Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

Дуся вернулась к своей беде:

— А свекру он чуть глаз не выбил, собака, проволокой скрученной хлестанул. Кровь потекла, думали, с глазу, но цел остался, только закраснелся весь. «Ты что, — говорит, — звезды на кресте божьем ставить удумал? Забыл, какая власть ноне?»— «Да это у меня старый крест-то, — дед ему. — Я и твоему родителю такой ставил». — Она всплеснула руками — Представляешь, чего сказал? Про отца-то? Каково ему было перед дружками-то слушать?

Ксения закивала:

— Да, да… Я тоже его знала, отца-то.

— Дак, а как же, объездчиком в лесничестве служил.

— Ну да.

Дуся вдруг умолкла, потом перевела дух и спокойней добавила:

— Чего, в общем, говорить, и проволокой этой стебал, и ногами пинал, когда дед завалился с глазом. Хорошо в полушубке был, печенки хотя не отбили.

— Ах, иро-од! Ах, холуй продажный!.. Убить бы мог…

— Убить не убить, а калекой бы сделал.

— И никому не пожалишься…

— Староста хоть у нас хороший — Круглова Зиновия отец, Семен Пантелеич. Он и заступился: мастер, говорит, у нас единственный, и на бороны, и на кресты, а вы его прибьете… Он по церквам работает, и сам крещеный, крест на себе носит. И могильный крест у него, говорит, в кузне старый валялся, еще советского время заказу — а ему что прикажешь делать: он мастер, его просют, он и делает… Поизмывались, поизмывались — отпустили. К шоссе подались, по другому делу какому-то…

— А счас-то где дед Кирилл? Отошел хоть? А глаз-то как?

— Работаеть, куеть. Лежал недели три, отогревал битые места, на глазу примочку держал. Ванюшка, говорить, — это мой-то — придеть, возьметь должок, посчитается. А отлежался — так и ушел. Теперь далёко где-то. Два раза от него и была весть: раз муки с полмешка привезли люди незнакомые, а второй — пшена и меду… Ага, фунтов пять…

— Да что ты?

— Ага. Куеть, работаеть где-то. А сюда, видишь, и ногой не появляется.

— А про Ивана-то ничего не слыхать?

— Да откуда, Ксюша? С той стороны как же будет что? Не-ет…

— Про наших тоже ничего… Как уехали в последний раз, так — как в воду…

Уже сидя за столом, в конце обеда, продолжая делиться с невесткой своими заботами, Ксения сказала, что и ей до зарезу нужен мед для больной инженерши, с которой она подружилась и которой хочет помочь за ее душевность и отзывчивость, что для этого она и принесла из города дорогую посуду и материю. Дуся согласилась сходить с нею в Утечу и дальше, в соседние деревни, где некоторые хозяева держали пчел до сих пор.

Едва дождавшись их ухода, Костька спросил сестер, цела ли колхозная кузня, в которой они с Вовкой и дедом были в их последний приход, и, получив утвердительный ответ, решил, пока нет матерей, сходить туда.

— Ты ведь ему крест-то нарисовал? — сказала Лиза, наблюдая, как он, сняв с припечка размокшие опорки, стал натягивать их поверх невысохших портянок.

— Какой? — Портянка сбилась, Костька постучал ногой об пол.

— Тот, что он для Никиты Лунева делал?

— Я. Он сам попросил. А что?

— Просто так. Ты ведь и звездочки нарисовал?..

— Ну и что?

— Ничего.

— Лиз! — Прибиравшая на столе Таня повернулась к сестре. — Чего ты пристала? Делать нечего? Иди делай, чего мамка велела.

Лиза, не мигая, посмотрела на сестру, потом перевела взгляд на Костьку — он уже справился с обувью — и, усмехнувшись, неторопливо вышла в сени.

В кузне было сыро, остро пахло ржавчиной и гнилью. Бой наковальни покрылся шершавым рыжим налетом; рядом со стулом досыхала устоявшаяся лужа — над нею на прогибе крыши чернели мокрые доски. На этой, теневой части кровли снег лежал долго, утренняя капель оживала после каждого ночного заморозка.

Костька обошел горн, покопался в мусоре в углу, где раньше валялись куски металла и проволоки, поискал инструмент. Несколько втоптанных в землю коротких прутков он обнаружил, инструмента в кузнице не было никакого. Гнутым стержнем разворошил слипшийся шлак и золу в горне, очистил фурму, взялся рукой за мехи. Рычаг подался неожиданно легко, Костька не сразу понял, что мехи порваны и воздух к горну не идет. Он еще раз качнул тягу к прислушался, но услышал не дутье, а шаги за стенкой и замер.

В дверь просунулась голова Тани:

— Это я.

— А я думал: кто это? — Костька передернул плечами.

— А чего, нельзя? — Таня прошла к горну и тоже взялась за рычаг. — Я тоже дедушке качала.

— Он не работает, — махнул Костька рукой.

Таня вернулась к дверям и спокойно поглядела в щель между створками, словно хотела убедиться, что за нею никто не следил и не шел следом, и Костька вдруг ощутил в душе какой-то странный толчок. Он почувствовал себя так, как если бы это он сам — ее, Таниными, глазами — посмотрел на дорогу и, очень желая увидеть ее чистой, впрямь не обнаружил на ней никого. Он даже бросил какой-то готовый, внутри души родившийся вопрос: