Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

— Никого?

— Никого… — ответила Таня, не отходя от дверей, но уже не всматриваясь в тихую пустоту деревенской улицы, а бесцельно уставя взгляд на какое-то оранжевое пятно, расплывшееся по ближней створке, у самого лица. Наконец она повернулась и, подняв подбородок, неожиданно покраснев, стала глядеть на Костьку.

— Ты что? — спросил он, сбиваясь с голоса.

— Н-ничего…

— А Лизка?

— Что Лизка?

— Она скажет, что мы ушли двое…

— Она не знает, что я сюда пошла, я свернула к Шабаевым, а потом пошла их двором.

Костька не знал, что делать. Он уже в прошлый раз, когда приходили зимой, чувствовал какую-то непонятную стеснительность, если случалось заговаривать или тем более оказываться рядом с Таней, красивой и — в отличие от Лизы — серьезной и немногословной. В этот приход странное знакомое состояние завладело им опять, едва он увидел ее на дворе, и, смертельно уставший, нашел откуда-то силы кивнуть ей и встревоженно улыбнуться. Лиза подумала, что это он ей качнул головой, и помахала рукой, дескать, сейчас придем, но Таня-то чувствовала, на ком остановил он свой растерянный взгляд.

Она тоже не знала, что делать и что говорить, потому что никогда раньше не думала о том, что может вот такое произойти: они с братом — в общем-то дальним, троюродным, одно название братом — смогут оказаться наедине и надо будет искать какие-то особые, отвечающие случаю слова и делать что-то совершенно незнакомое и необыкновенное. Нет, не то: слова и все, что они делают, остались теми же самыми, что были или могли быть, но у них совершенно изменилось значение…

Он решил, что должен начинать разговор первым, и сказал то, что было сказать легче всего:

— Были бы спички…

— Горно зажечь? Замерз?

— Дутье все равно не работает и угля нет, но все равно — хотя бы зажечь, как дедушка: сложить щепки, и — одной спичкой…

— Спичек нету, мы кресалом растапливаем, — дедушка нам труты скрутил, камней насобирал, оставил. Я тоже уже могу кресалом…

— Вот так? — Костька подышал на свои руки и вскользь ударил ладонью по пальцам.

— Ага… — Таня сняла варежки и, сунув их за пазуху, протянула руки — Ну-ка дай… руки свои…

Ее ладони были влажными и горячими, Костьке стало не по себе, когда она вдруг приблизила его ледяные худые пальцы к лицу и, коснувшись губами, стала дышать на них и согревать теплым паром.

— Н-не укуси… — не думая, о чем говорит, произнес он, дрожа, смущаясь все больше и слегка сопротивляясь ее захвату.

— Укушу… — Она и самом деле прикусила острыми зубами кончики пальцев и так держала некоторое время, обдувая жарким дыханием.

Надо было говорить, когда разговариваешь, можно делать все, что хочешь, и не будет непонятно и стыдно, но слова почему-то оставили их обоих. Костька вообще, кажется, забыл их все и тщетно силился вспомнить хоть какое-то, хоть одно-единственное, которое можно произнести и не покраснеть еще больше. А Таня повторяла, словно держалась за соломинку:

— Какие холодные-то…. Какие холодные-то…

Но потом опять произошло что-то непонятное: к нему неожиданно вернулся слух, а к ней речь, какую он понимал. Это случилось, когда у него кончилась сила терпеть невозможную боль — ее губы у своих пальцев, и он снова завладел ими.

— Ты рисуешь сейчас какие-нибудь рисунки? — услышал он из-за спины и снова повернулся к ней. Он не знал, куда деть руки, худые мокрые рукавицы остались в избе. Прежде чем опустить их в карманы, подышал в кулаки, а Таня достала из-за пазухи свои варежки.

— Надевай, мне тепло, сам видишь…

Да, ей было тепло, он сам подумал об этом, вспомнив, что пережил минуту назад. Варежки — из грубой коричневой пряжи — еще хранили тепло ее рук.

— Рисую, но очень мало, бумаги нет совсем.

— А людей умеешь?

— Рисую.

— Как?

— Ну, смотришь и рисуешь.

— А… меня нарисуешь? — Таня хотела сказать: себя — для меня, на память нарисуешь? — но не смогла этого сделать.

— Я же говорю, бумаги нет. Я уже из книжек все чистые листы первые выдрал.

Нет, оно никуда не уходило, это таинственное — сладкое и тревожное — чувство: стоило им встретиться глазами, и оба словно оказывались на концах одной натянутой струны, звон которой одинаково отдавался в перепуганных сердцах. Но они сопротивлялись этой струне.

— Когда будет, попробую…

— А по памяти сможешь?

— Нет… Нет, не смогу… Как же — не видя? Запомнить ведь невозможно — глаз, нос… Рот…

— Я понимаю… А по фотокарточке?

— По ней легче, даже совсем легко. Провести квадраты — и все. Самый простой способ.