Наталья Арбузова - Можете звать меня Татьяной

Там, незнамо где, решили: Татьяне быть. Она стояла внутри рисунка Боттичелли к «Раю» Данте. Явственно подумала: «Это не Боттичелли прозрел, что тут делается. Это его рисунок приняли под кодовым названием – «Рай». Деревья высоки и тонконаклонны. Смутные фигуры движутся в отдаленье. Два вывода напрашиваются. Во-первых, Татьяна сохранила способность мыслить. Во-вторых, похоже, имеется и ад. Татьяна вспомнила всех потрясший фильм Росселини «Открытый город» (у нас «Рим – открытый город»). Священника сопротивления заставили присутствовать при пытках. Он прорицает палачам на латыни: их ждет ад. Текст на латыни же приведен крупным планом на полкадра. Истязатели прекрасно поняли. Ужаснувшись, вжимаются в стену. Ад должен существовать после такого фильма. Дайте нам еще немного времени (по космическим меркам) - мы населим своей фантазией темную часть вселенной.

А матери не было. Напрасно Татьяна обращалась к ней в мыслях. Звучавший голос умолк. И никто близ Татьяны не терся. Неужели Татьяна осталась, столкнув мать в небытие? неужто не гулять им вдвоем по райским садам? Придется самой разбираться.

Значит, вот это рай. Геенны огненной Татьяна видеть не хочет. Черт с ним, с Дантовым адом. С Татьяны довольно живописи на церковной стене. Уж как изобразили ад простодушные богомазы, таким он и стал. Бойтесь. люди. Не бог создал нас по образу и подобию своему, а мы в простоте душевной придали ему облик седобородого старца. На самом деле всё сложней. Когда математика Гельфанда вызвали в КГБ, он сказал обиженно: «Мне пора о боге думать». Татьяна и думает. Дурочка, надо было подумать раньше. Когда бог по душу послал, тогда думать поздно. Бог послал… да ты сама напросилась. Неизреченное тебя приняло. Скажи спасибо. Нет, продолжает ораторствовать. Вы только послушайте. Бог – это бренд. Для протестантской Америки непреложный, как Микки маус. Более ханжеской нет страны. Пусть каждый творит свою религию. И не надо ее никому навязывать. Татьяна, тебя бы посадить на корабль Мейфлауер и отправить в колонии нового света. Ты всю жизнь была робкой рохлей. Откуда такая прыть? Сектантка хренова. Ты что. не помнишь полумрак наших церквей, запах горелго воска, склоненные головы впереди стоящих? не слышишь скороговорки молитвы? А земля? ты ее забыла? сколько времени прошло, не знаешь? или здесь нет времени? Отлетела ты к родному краю, и земной весны тебе не жаль? Тебе лучше в картинке Боттичелли, чем среди оживших теплых сосен, истекающих смолой? Райские птицы? что-то они не поют. А синичку ты помнишь, что клевала за стеклами сальце с вязальной спицы? радовала твоих сыновей? сыновей-то помнишь? Туманные фигуры здешних философов к тебе ни на шаг не приблизились. Скорей обратно к земле. Если только тебе позволят.

Позволили. То есть не совсем вернуться, но взглянуть разрешили. Чем Татьяна смотрела – непонятно. Нездешним оком. Никаких признаков тела у нее не было. Во всяком случае, моргнуть глазом она не могла. А земля была до боли хороша. Никакой рай с ней не сравнится. И свет, и звуки, и запахи – всё обалденное. Говорят, мы загадили землю. Нет, наших сил не хватило. Пакостили, пакостили, но сколько еще осталось. Просто мы не умеем жить вдали от цивилизации. А она нас предала. В знаменитом фильме Антониони «Красная пустыня» Моника Вити водит сына гулять вдоль дымящих труб завода. Укладывая спать, рассказывает о черной девочке, плавающей в безлюдном море. Антипод «Красной пустыни» - японский фильм «Легенда о Нарояме». На маленьком острове люди оторваны от мира. Их немного, трудно образовывать пары. Впереди у них смерть на священной горе. Кого-то это устраивает, кого-то нет. Мы хотим обязательно сбиться в кучу. И получается индустриальная пустыня. Подъезжать к большому городу через заводские предместья всегда страшно, будь то Москва или Таллинн. А что делается внутри этих зданий! прообраз ада. Не Татьяна. я сама ездила на байкальский целлюлозный комбинат. Человек, который должен следить за приборами, вбегал в зал на минутку и, проверив, выскакивал. Оставаться долее было свыше человеческих сил. Ну, Татьяна, мой двойник! что ты там увидела на цветущей земле? – Россию увидела. Петляющие равнинные реки… они никак не могут решить, куда им течь.

Скоро Татьяна увидала и сыновей. Должно быть там, в боттичеллиевском раю, время текло незаметно. Андрей и Павел свыклись уже со случившимся и заняты как усердные звездочеты своей астрофизикой. Сидят в одной комнате, уставились оба в компьютеры. В парке ГАИШа (астрономический институт имени Штейнберга) легкодыханный май. Какой-то студент производит урочные съемки допотопным прибором. Татьяна знает назначенье прибора, а я не знаю. Она тихонько шепнула в тесноту рабочей комнаты сыновей, заставленной чисто бытовыми предметами – диван, холодильник: «Я здесь». Андрей как торчал в компьютере, так там и остался. Павел вскинулся, быстро взглянул в окно. Ничего не увидел, кроме цветущих яблонь. Потом заметил маячащего студента, узнал его. Отвел глаза от обманчивого стекла – призрак в него не стучался. Рассеянно вспомнил фильм «Грозовой перевал». Но голос шепнул опять: «Там рай… я видала». Павел, внимательно посмотрев на Андрея, пошел в коридор. Постоял возле подоконника с цветочными горшками. Растения были явно довольны жизнью - им тут нравилось. Голос проявился не сразу. На Татьянин был похож с небольшой натяжкой. Кажется, новая технология бессмертия набирала обороты. «Андрей меня не услышал. Я остаюсь в тебе». Павел хорошенько тряхнул головой и вышел в парк искать укромного места. Поднялся по замшелым ступеням. Зашел за ближайший купол. Сел на его асфальтовое основанье, свесил ноги в желтые лесные цветы. Далеко-далеко звучало позднее меццо-сопрано матери: «…и улыбалась ему, тихие слезы лия, тихие слезы лия».