Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

Султан уловил нотку иронии в этих словах и ответил на нее с отчаянием в голосе:

— Что пользы нам в спасении Томбукту, если мы вот-вот души свои загубим?

Старый предсказатель в углу злорадно расхохотался, и тут вдруг вспрыгнул один из несчастных старых шейхов, набившихся под просторный навес и следивших за беседой. Он встал среди них, весь дрожа и вращая белками глаз, словно юродивый, и заорал бешено:

— Аллах! Пророк! Защити! Защиты прошу, пророк Аллаха! Измена! Вероотступничество! Это вероотступничество!

Прокричав так, он двинулся прочь и бегом покинул территорию дворца.

В полутемном углу навеса старый предсказатель нашептывал в ухо ближайшему из сидевших рядом:

— Он, что ли, пришлый дервиш? Даже дети в Томбукту знают, что вероотступничество завелось давным-давно…

И закончил это свое высказывание злорадным смешком.

Идкиран обосновался на вершине горы в гроте — его выточил бог южного ветра с восточной стороны. Люди видели, как он бродит в сумерках вокруг идола. Жжет на костре кости и помет и справляет свои тайные поклонения. Когда же вельможи добрались до издания нового положения о жертвоприношениях, он собственной персоной почтил проведение жеребьевки.

Выбор Аманая пал на семнадцатилетнюю девушку, единственную дочь у родителей. И отцом ее был именно тот несчастный шейх, что прокричал при всех обращенные к Аллаху и его пророку слова о вероотступничестве.

Благородная красавица выступила вперед твердым шагом, стройная, с гордо поднятой головой, обнаженная, круто завитые в толстые косы волосы спускались вниз и блестели от масел на ее рельефно выступающей невинной груди. Она шла меж рядов собравшейся толпы с величавой гордостью подстать невиннице, торжественно провожаемой в удел богов. Однако несчастный ее отец, совершенно разбитый в этой схватке с роком, воспользовался сковавшим людей оцепенением и прыгнул вслед за ней в пропасть.

Ураг вернулся ко дням своей юности, проведенной на пастбищах. Дед послал его как-то идти по следам молодого верблюда, пропавшего в Сахаре. Его мучила жажда — гнаться пришлось за миражом. Вместо того чтобы искать защиты от солнца в тени редких деревьев, сохраняя толстую чалму на голове, он совершил ту же вечную ошибку, которая преследует каждого томимого жаждой путника в пустыне, когда он теряет рассудок: он размотал чалму и избавился ото всех одеяний. Задремал, впал в уединении в объятия вечности, провалился в пропасть куда-то и потерял сознание. Он не знает, сколько прошло времени, когда он неожиданно обнаружил себя стоящего голым у края древнего колодца, опоясанного мраморным кольцом. Он всецело был погружен в неприятное занятие — тащил вверх бадью на бечевке из растительных волокон. Он постоянно перебирал пальцами эту грубую веревку, продолжая тащить ее вверх, пока не отчаялся в полном изнеможении и не решил ослабить хватку и отпустить веревку вниз. В этот миг из колодца выглянуло лицо Тенери. Богиня пустыни улыбалась ему. Волосы ее были закручены в тонкие косы. На губах играла загадочная улыбка. Охваченный ужасом, он отпрыгнул назад. Отпустил веревку — и девушка пропала вдруг во мраке пропасти. Он слышал ее крик. Долгий, пронзительный зов о помощи. Такой болезненный, такой мучительный…

Когда он пришел в себя, очнулся в ужасе, этот зов о помощи все еще звучал в ушах, а непокрытая его голова гудела от боли, тоски и страха…

Он получил ее в награду, после того как отчаялся полностью. Три его жены не принесли ему никакого потомства, и он считал уже себя бесплодным. Жены, естественно, распространяли этот слух, когда он направлял каждой послание о разводе. Он в четвертый раз взял себе жену из чернокожих пленниц. И тут, наконец, удача улыбнулась ему. Она не забеременела в первый год, не забеременела и во второй — судьбе было угодно оставлять его без потомства, пока не пошел год четвертый. Вполне естественно, он не знал или игнорировал разные слухи и россказни, бродившие по городу, который просто живет и дышит такой молвой, — город Томбукту. Не заботило его в течение всех этих трех лет и то тайное ночное посещение негритянкой дома одного из городских факихов, когда он отсутствовал в столице во время одного из походов.

Он стремился окружить ее всей нежностью человека, потерявшего всякую надежду заполучить потомство. Нежностью родителя, прекрасно знающего, что ребенок есть не только украшение нашей мирской жизни, но единственное существо на свете, которое в состоянии спасти нить рода человеческого от перерыва и исчезновения.