Юрий Андрухович - Московиада

И такова жизнь в это проклятой дыре, литературном общежитии, выдуманном системой для оправдания и самоуспокоения, в этом семиэтажном лабиринте посреди ужасной столицы, в загнивающем сердце полусуществующей империи. Потому как хоть и говорит российский поэт Ежевикин, что он кончает от одного только слова «империя», однако всему хорошему наступает когда-нибудь хана, и ты, Отто фон Ф., просто хребтом чуешь, как трещат все ее швы, как разлазятся во все стороны страны и народы, каждый из которых обретает теперь значение целого космоса или, по меньшей мере, континента.

Вот и с водкой — чем дальше, тем больше проблем. Ее почему-то — впервые в российской истории — недостает на всех. Ее приходится завоевывать ценой многочасовых стояний в очередях, толкотне, трясучке, ценой самоотречений и самоутрат. Может быть, всю наличествующую в империи водку теперь выпивают какие-то кремлевские великаны, а может, ее складывают в тамошних глубоченных подвалах на черный день, тем временем как плебсу, то есть народу, хоть на самом деле не народу и даже не плебсу, достаются жалкие слезы — эдакие отхаркивания пищевой промышленности. Убийства в водочных очередях стали чем-то столь же привычным, как — участники взятия Берлина не дадут соврать — смерть на фронте от вражеской пули. Водка сделалась абсолютом, священным знаком, небесной валютой, алмазами Голконды, чашей Грааля, золотом мира.

Года полтора назад, поздней осенью, ты ворочался в постели до трех ночи, никак не в состоянии заснуть, но не по каким-то поэтическим причинам типа любви, ностальгии, мировой скорби, звездной тоски, а также сомнамбулизма, а по неким другим причинам, которые и причинами назвать неловко. Но, услышав деликатный стук в дверь, решил было, что совершенно кстати не уснул. Потому что, как информировали тебя в свое время, в этом общежитии, где даже стены и стулья пропитаны дешевым скользким развратом, есть много таких бродячих девушек, которые ночами просто ходят от дверей к дверям и ищут себе суженого. Особенно же привлекает этих фендюрок этаж седьмой, где обитают богатые члены. То есть члены братских союзов писателей, включая среднеазиатские и закавказские, утонченные в камасутре. К тому же каждый из них имеет свою отдельную комнату, то есть обитает в суровом мужском одиночестве. Так что ночью нет нужды перелезать в чужую постель, чтобы всем досталось любви поровну, как это бывает в комнатах, заселенных студентами, на нижних этажах. Кроме того, обитатели седьмого этажа, как правило, старые и добрые, у них можно прожить даже с неделю, если тебя приперла денежная блокада или по всем шалманам разыскивает районная милиция. Так и появлялись на седьмом этаже эпизодические девицы с неизвестных окраин, подцепленные в пивбарах или гастрономах, настоящие подруги и вдохновительницы многих южных акынов, от которых все же в один печальный день шли они прочь, прихватив что-нибудь материальное на память.

Вот и ты, Отто фон Ф., в бессоннице своей решил, что настала и твоя очередь, и этот стук в три ночи означает, что сейчас у тебя будет гостья, совершенно возможно, даже венерическая. Но, открыв дверь, видишь не юную бродяжку с немытыми волосами и красными, как знамя, губами, а довольно приятного внешне и не в меньшей степени пьяного парня.

— Камандир, — сказал парень, — прости, что так поздно. Но я очень хочу водки.

— И это все? — спросил ты, Отто фон Ф., разочарованный в своих надеждах.

— Камандир, дай сказать до конца. Меня, например, Руслан звать. А тебя?

— Иван, — ответил ты, Отто фон Ф.

— Ваня, дай мне сказать. Я хочу пойти купить водки в таксопарк. Вот деньги, — он показал пригоршню купюр, так, будто это могло иметь какое-то значение.

— Но проходная закрыта. Я оббегал все этажи, — только ты меня впустил, камандир. Остаешься только ты.

— Вот как? — спросил ты скептически.

— Дай мне сказать. Я из твоей комнаты выйду в таксопарк.

— Ты из моей комнаты выйдешь на хуй, — был ответ.

— Не, ты не врубаешься, камандир, порешь горячку. У тебя рядом с окном проходит пожарная лестница, понял? Я полезу, — он показал руками и немного ногами, как будет лезть. — Я в десанте служил, понял? Я и тебе могу водяры принести. Заодно.

И ты еще какое-то время думал, но уверенная симпатичная улыбка и крепкая фигура Руслана сделали свое.

— Лезь, — решился ты.

— Ты мужчина, камандир, я признал тебя, — просветлел Руслан.

Он подошел к окну, распахнул его настежь, и промерзший ноябрьский воздух, пропитанный запахами всех осенних дождей, мертвой листвы, запущенных кладбищ, стихами Пушкина — словом, запахами поздней московской осени, — затопил комнату, заставив тебя потираться и дрожать от холода.