Юрий Андрухович - Московиада

Они идут молча, со всех сторон тебя окружив, а ты все стараешься их разговорить.

— Эй, парни, — говоришь ты, — я всегда удивлялся вашей смелости и жертвенности. Вы единственные, кем может по-настоящему гордиться это насквозь разложившееся общество. Кроме членов Политбюро, конечно. Хотя, с другой стороны, если ты не умеешь больше ничего, кроме как пускать из носа сопли, а из автомата очереди, если мышцы твои еще молоды, а мозговые извилины еще недостаточно извилисты, если в ОМОНе вакансий нет в связи с особой престижностью этого гуманистического подразделения, то, наверно, и правда остается только лезть под землю и гонять крыс. Но все-таки я хотел бы знать, что говорят вам ваши любимые, подруги, ваши жены и сестры, когда, отстреляв тяжелую ночную смену, вы смываете с себя в ванной черные сгустки и клочья налипшей шерсти? Или когда находят ощупью в ваших карманах скрученный, как шпагат, отрубленный голый хвост полуметровой длины? Любят ли они вас так же, как раньше? Отдают ли так же радостно весну своего тела в любви?.. — Ободренный их отупелой молчанкой, продолжаешь: — Ведь дело тут не столько в крысах, сколько в потребности кого-то уничтожать. Всю жизнь я объяснял себе и другим, которые, правда, меня не понимали, что мир этот слишком груб, чтобы можно было его изменить к лучшему с помощью слов, но и слишком нежен, чтобы что-то в нем изменить с помощью пуль. То есть наоборот. Ну, вы сами понимаете. Появление в недрах метрополитена ранее неизвестной науке — я имею в виду сравнительную биологию — разновидности крыс следует рассматривать с точки зрения бытийного обогащения. Хотя сама по себе отдельно взятая крыса, в том числе и я, безусловно, воплощает в себе какую-то частицу зла и выступает активным его… э-э… поборником. И все же мне почему-то ужасно жаль этих дерзких, непокорных, этих неповторимых, согласитесь, творений. Я имею в виду крыс как высшую стадию эволюции. Хотя вас мне тоже жаль. Потому что вы, как и крысы, уничтожаемые вами, — едва ли не последнее из порождений империи, ее лебединая песня. И именно поэтому в вашей войне не будет победителей и побежденных, а будут одни только жертвы…

Ты мог бы еще с полчаса развивать этот свой бессмысленный юродивый монолог, фон Ф., если бы вдруг и без предупреждения тебя куда-то не затолкнули, так что ты упал на твердую и холодную поверхность, кажется, на голый цемент.

— Попизди мне тут еще, Жан-Поль Сартр драный, — незлобиво проворчал юный капитан Шелудьков, сдирая с твоих глаз пелену.

Это была клетка. Довольно, к счастью, просторная клетка посредине тесного, душного и влажного помещения, освещенного так слабо, что это могло напоминать разве что «дежурный свет» в ночной казарме. С трех сторон клетка была отделена от света (хе-хе!) грубыми решетками. С четвертой стороны была стена с закрытыми дверьми, за которыми что-то ужасно шебуршилось и скулило, но ты никак не мог определить, что именно.

— А вообще, капитан, на каком таком основании вы обращаетесь со мной так, словно я одна из ваших крыс? — вспомнил ты наконец об основополагающих правах человека.

— Вы задержаны в зоне правительственного сообщения и связи. Этого достаточно, — четко объяснил он.

— Для чего достаточно? — поинтересовался ты.

— Для всего, — пообещал капитан.

И приказал одному из своих орлов закрыть клетку снаружи. Потому что там были еще одни двери, решетчатые. А сам пошел — очевидно, куда-то и кому-то докладывать. Выяснять обстоятельства.

— Империя интересна тем, что некоторые обстоятельства выясняются в ней по нескольку сот лет. Потом всех реабилитируют — и жертв, и палачей, но это уже не имеет никакого значения, — говоришь ты и, вздохнув, впадаешь в дремоту, прислонившись спиной к холодным металлическим дверям, за которыми что-то мечется и скребется.

Возможно, лет через триста археологи найдут мой скелет…

Но из твоего намерения лет триста поспать не вышло ничего. Минут через пять ты почувствовал на своем плече мягкую и тяжелую руку.

— Какого еще хрена? — хрипло поинтересовался ты, насилу поднимая свинцовые веки.

Над тобой склонился гражданин с невыразительной внешностью, но в костюме и при галстуке, которые не вполне гармонировали с окружающей ситуацией.

— Отто Вильгельмович? — спросил он.

Этого было достаточно. Необходимости махать перед твоим носом красным удостоверением уже не было, хотя он все-таки дисциплинированно помахал.

— Очень рад нашей встрече, — улыбнулся он.