Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 10

В январе-апреле 1880-го Леонтьев был помощником редактора газеты «Варшавский дневник», где напечатал ряд статей. 15 марта 1880 года, рекомендуя наследнику Александру Александровичу статью с критикой суда присяжных, Победоносцев заметил: «Радуюсь: в первый раз нашелся человек, имевший мужество сказать истинную правду о судах наших. Как на него заскрежещут зубами». В ответной записке будущий император отметил, что прочел статью с удовольствием. Однако издание закрылось. В письме Победоносцеву от 27 мая 1880 года хорошо видны чувства, переживаемые Леонтьевым. Ходатайствуя перед Константином Петровичем о финансовой поддержке газеты, Леонтьев признавался: «…я забочусь и о себе, или, вернее сказать, о возможности говорить ту правду , которая многим, и в том числе Вам, понравилась и которую высказывать публично я могу только в таком органе, который бы зависел или от меня самого, или от… единомышленника моего». Прося поддержать «Варшавский дневник», Леонтьев выражал сомнение в том, что издание получит реальную помощь. Письмо заканчивалось следующими строчками: «Лучше бы было, если бы никто не хвалил бы статей наших, если бы никто не пробуждал бы нашу энергию и нашу веру в отчизну, в которую мы оба верить совсем было переставали; тогда бы мы знали, что ждать успеха для доброго дела в наше время нельзя … Жить самим нашлось бы чем… и помимо этого бремени: но каково же видеть, что над всем охранительным и народным лежит какое-то… проклятие неудачи… Тут и слез мало…». Отсутствие поддержки вызвало у Леонтьева сильное раздражение против петербургских единомышленников, имевших деньги и власть, но на деле не оказавших никакой помощи. После закрытия газеты он получил место цензора в Московском цензурном комитете, где работал в 1880–1887 гг. В феврале 1887-го вышел в отставку и вскоре поселился близ Оптиной пустыни, проходя полумирское послушание.

Хотя к тому времени сочинения Леонтьева были представлены Александру III, на положении философа это особо не отразилось. Отмечая, что похвалы государя дороже, чем «похвалы 5000 читателей», Леонтьев вовсе не обольщался относительно своей роли, считая, что имеет на политику контрреформ не большее влияние, чем метеоролог на предсказываемую им погоду. Леонтьев желал не только «подморозить Россию». Он мечтал о консервативном творчестве. В письме Вл. С. Соловьеву он сетовал на сложившуюся ситуацию: «…Все казалось, что невозможно нам, не губя России, идти дальше по пути западного либерализма; западной эгалитарности, западного рационализма. Казалось, что приостановка неизбежна, ибо не может же Россия внезапно распасться! Но теперь, когда эта реакционная приостановка настала, когда в реакции этой живешь и видишь все-таки, до чего она неглубока и нерешительна, поневоле усомнишься и скажешь себе: „только-то?“».

Леонтьев любил Родину, как любят живого человека. Он необычайно тонко чувствовал душу России. Характерен в этом отношении отрывок из одной его работы: «Прекрасен тот дом, — писал он, — из которого вид на широкие поля… И в этом доме я, давно больной и усталый, но сердцем веселый и покойный, хотел бы под звон колоколов монашеских, напоминающих мне беспрестанно о близкой уже вечности, стать равнодушным ко всему на свете, кроме собственной души и забот о ее очищении!.. Но жизнь и здесь напоминает о себе!.. И здесь просыпаются забытые думы, и снова чувствуешь себя живою частью того великого и до сих пор не разгаданного целого, которое зовется „Россия“.

Философ желал блага своей родине. Он хотел дать самодержавию идейное вооружение, хотел возвысить и усилить власть.

Леонтьев предсказывал неизбежное торжество индустриализации. Он считал, что технические изобретения „выгодны только для буржуазии ; выгодны средним людям , фабрикантам, купцам, банкирам… одним словом… среднему классу, который… является главным врагом царей, положительной религии, воинственности и дворянства“, а дальнейшее распространение их приведет неминуемо к насильственным и кровавым переворотам, „вероятно даже и к непредвидимым физическим катастрофам …“. По его мнению, индустриализация наносила удар по основам традиционного общества, подрывая религию, ослабляя дворянство и ухудшая положение рабочего класса. Леонтьев предлагал идею формирования замкнутых социальных групп — общин, сословий, корпораций и т. п., считая, что „с ами сословия или, точнее, сама неравноправность людей и классов важнее для государства, чем монархия “, и выдвигал необходимым условием для существования всякого прочного и долговечного строя наличие юридически оформленных социальных страт. „Для того… чтобы Царская власть была долго сильна , не только не нужно, чтобы она опиралась прямо и непосредственно на простонародные толпы, своекорыстные, страстные, глупые, подвижные, легко развратимые; но — напротив того — необходимо, чтобы между этими толпами и Престолом Царским возвышались прочные сословные ступени ; необходимы боковые опоры для здания долговечного Монархизма“