Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы

После короткой паузы она добавила:

– Моя мама еще сердится на меня. Она уверена, что я ее забросила. Что я могу поделать? Я работаю ночи напролет, чтобы принести ей еды и дров для печки. Неделю тому назад купила ей фруктов. Что еще я могу сделать? Я готова продать драгоценности, если лекарства спасут ее. Не хочу, чтобы мама на меня злилась.

– Твоя мама знает, что ты ее любишь.

– А ты откуда знаешь?

– У матерей есть такое особое чувство к их детям.

– В детстве она меня сильно била, но в последние годы, с тех пор как отец умер, она успокоилась. Она очень настрадалась за все эти годы.

– Каждому своя доля, – вспомнил Хуго подходящую фразу.

– Ты умница, миленький. Все еврейские дети умные, но ты даже умнее всех. Хорошо, что Бог послал мне тебя. Что ты скажешь, продать драгоценности?

– Если это спасет твою мать, продавай.

– Ты прав, дружок, ты единственный, на кого я могу положиться.

В эту ночь из Марьяниной комнаты не было слышно голосов. Она спала одна, и сон ее прерывался лишь внезапными всхрапываниями и бормотаниями, напоминавшими сдавленную речь. Он ждал, что Марьяна позовет его к себе в комнату, но она была погружена в глубокий сон.

На исходе ночи ее разбудили. Хуго слышал, как она оделась и в спешке ушла. Позже, уже при свете дня, она разрыдалась. Он неоднократно слышал, как она плачет, но в этот раз плач был другой – судорожные всхлипывания, отрывисто вырывавшиеся из ее груди.

Несколько раз она выходила и возвращалась. Наконец она показалась в двери чулана вместе с невысокой женщиной и сказала:

– Моя мать умерла сегодня ночью, и я должна немедленно уехать. Виктория позаботится о тебе. Она умеет хранить секреты. Она наша повариха, я уверена, с ней тебе голодать не придется.

– Не беспокойся, я присмотрю за тобой, – сказала Виктория с тяжелым иностранным акцентом.

Хуго, не зная что сказать, ответил:

– Спасибо.

Сейчас он разглядел Викторию поближе: маленького роста, полная, старше Марьяны. Ее румяное лицо выражало напряженное удивление, как будто Хуго оказался не таким, как она его себе представляла. Марьяна снова повторила:

– Хуго хороший мальчик, позаботься о нем.

После того как дверь заперли, на его глаза опустился занавес, и он ничего не видел. Еще накануне ему казалось, что Марьяна любит его и не пройдет и дня, как он снова будет спать с ней. А теперь она ушла и оставила вместо себя это жалкое создание. Печаль сжала ему горло, и он понял, что до ее возвращения не будет ему покоя. Он поднялся на ноги и встал возле стенки чулана. Если б не лучики света, просачивавшиеся сквозь трещины, темень и холод проглотили бы его одним махом. „Мама!“ – хотелось крикнуть ему, но он сдержал себя: мама далеко и, так же как и он, заперта в каком-нибудь чулане. А папа еще дальше и даже во снах больше не появляется.

После полудня Виктория принесла ему суп и котлеты. Она снова уставилась на него и спросила:

– Ты говоришь по-украински?

– Конечно.

– Я рада, – улыбнулась она и тут же добавила: – Ты счастливчик.

– Почему это? – спросил Хуго.

– Всех евреев уже выслали, но немцам этого недостаточно. Они обходят дом за домом, все обыскивают и каждый день находят еще пятерых, еще шестерых. Если кто-то пытается бежать, стреляют в него. А поймают кого, кто прячет евреев, – тоже убивают.

– И меня убьют? – испугался он на мгновение.

– Ты не похож на еврея, ты блондин и говоришь по-украински, как украинец.

Трудно понять, что там у нее в голове. Когда она говорит о евреях, ее губы складываются в некую неоднозначную улыбку, как будто она говорила о чем-то, о чем говорить не следует.

– Несчастные евреи, не дают им покоя, – сменила она тон.

– После войны жизнь снова станет такой, как была прежде? – попросил он ее подтверждения.

– Мы, наверное, станем жить без евреев.

– Разве они не вернутся в город? – удивился он.

– Такова Божья воля. Кто дал тебе крестик?

– Марьяна.

– Ты веришь в Иисуса?

– Да, – ответил он, чтобы в ее сердце не оставалось сомнений.

– Евреи ведь не верят в Иисуса, – попробовала она испытать его.

– Мне крестик нравится. Марьяна сказала, что он мой талисман, – избежал он прямого ответа на ее вопрос.

– Хорошо делаешь, – сказала она, кивая головой.

Ближе к вечеру она принесла ему бутерброды и графин лимонада и спросила:

– Ты молишься?

– Ночью, перед тем как закрыть глаза, я говорю: „Боже, сохрани меня, и моих родителей, и всех тех, кто призывает Твое имя и умоляет Тебя о помощи“.