Легче легкого было б броситься акульим желудком на остывающую эту красоту. Зачавкать, захрумкать, замусолить косточки, загрызть эту сочную, шипящую мякоть, запивая все немыслимыми глотками божественного веселящего нектара.
А после солидно щелкнуть крышкой фамильного брегета, опустить его в специальный кармашек бархатной жилетки, ослабить узел галстучка, нащупать под столом фетровые гамаши и выкатиться с газеткой в руках на террасу для вкусного и смачного перекура.
Но вместо этого нужно протомиться ожиданием гостей, пустопорожними разговорами и бесцельным за ними курением на голодный, заметьте, желудок. Соблюсти протокол, организовать церемониал, сделать и держать попеременно то умное, то располагающе-простовато-добродушное лицо. К месту изрекать: «Э-ммм, это вы, батенька… да-с… Сударыня, позвольте?.. А вот, кстати, чудненькие канапешечки… О! Вот этот вот соус, он, экскюз ми, просто восхитителен, право…» И тосты. Конечно, мы, как грузины, умеющие жить торжественно, не можем без тостов. И пусть у нас в крови этого нет. Ну, не заложено от природы в отличие от детей солнечных гор. Но мы обязаны, мы должны, мы не можем иначе. И вот уже твоя очередь, с трудом отдирая потные ягодицы от жалобно стенающего и угрожающе скрипящего стула, вставать, умудрившись не опрокинуть весь этот дивный в сказочном убранстве стол, стучать вилочкой по фужеру, призывая аудиторию к вниманию, и произносить эти неуклюжие нагромождения шаблонных и затасканных фраз. А потом…
«Броситься акульим желудком на уже почти остывшую эту красоту. Зачавкать, захрумкать, замусолить косточки, загрызть эту сочную, шипящую мякоть, запивая все немыслимыми глотками божественного веселящего нектара…»
И с каждым тостом руки тостующих все длиннее, тосты «вдумчивей, стройнее и внятней», до полного слияния их с окружающим шумовым тоном. А потом песни! О, эти русские, тягучие, ухающие, охающие, раздольные и протяжные, жалостливые и задорные песни! О, эти арии и а капеллы а-ля «Трепещи, сосед! Твоя очередь завтра…». Феерия!
А потом…
…Тяжело отдуваясь и поминутно отрыгивая, откинуться в изнеможении на спинку стула, хлопнуть подтяжками и, выловив липкими пальцами девственную зубочистку, залезть ею, как птичка тари, в натруженную пасть и выдавить уже почти в полусне: «Н-да… Сиеста, однако…» А после солидно щелкнуть крышкой фамильного брегета, опустить его в специальный кармашек бархатной жилетки, ослабить узел галстучка, нащупать под столом фетровые гамаши и выкатиться с газеткой в руках на террасу для вкусного и смачного перекура.
И подумать: «Черт бы побрал все эти приличия, каноны и догмы! Это ж надо — лещи, иссочась, пересохли, мясо остыло, вино перегрелось… Тосты эти опять же… А пою я сам по-трезвому много лучше…»
ЗАПИСКИ БЫВШЕГО МАРГИНАЛА
Гляжу я вот на Генашку и не нарадуюсь: 85 мужику, а все Генашка, да каждую зорьку — марш-марш то в лес, то на реку. Жерлички проверил — пяток щучек хозяйке есть. И все бегом, все бегом.
Генашка первую свою бабу после войны сразу схоронил. Места дикие, края голодные — без бабы совсем никак. Вот и сошлись они с Веркой. У той первый мужик на лесоповале с.37-го так и сгинул, а на деревне ее жуткий, сварливый характер никому больше не глянулся. Ну, а Генашка ничего, сдюжил. И то, танкист ведь, в 45-м на своей тридцатьчетверке по Берлину проехал, на рейхстаге расписался — и домой, в деревню. Такому дура-баба — ничто, все ж не в упор фаустпатрон — жить можно, и ладно. Главное, что хозяйка справная.
Как-то по осени картошку мы копали с родителями. Генашка с Веркой, соседи наши, тоже кверху жо… на своем участке спозаранку торчат.
Ну и вот, копаем, стало быть. Верка с самого утра пилит Генашку, поедом ест — «усугубил» мужик вечор. Делов-то на пол-литра. Так поди ж ты, она его и так и эдак, да громко, зараза, — на всю деревню слыхать! Ты-ты-ты-ты-ты, та-та-та-та-та! Да с матерком, да с подвизгиваниями. И без перерыва ведь, как на танцполе, добрых два часа, чтоб я сдох, ежели вру. Кино и цирк всей деревне бесплатный.
Но вот глядим — упарилась Верка, выдохлась, пошла водички попить. А Генашка, тот знай себе копает. Молча так копает. Ну и все вокруг копают.
Полчаса еще прошло. Верка уже улыбается. Дело к обеду, а огородный участок картошки к краю. Суббота опять же. Значит, баня, то-се… Хорошо!
И вдруг…
Бросает Генашка лопату:
— Да пошла ты на…!!!
Читать дальше