Андреас Окопенко - Киндернаци

Желтое, с летом навсегда распрощавшееся солнце — отныне и навек солнце школьных уроков — высвечивает на голове Лодовика желтую прядь, пожалуй, это даже изобличает ее химическую высветленность. Только что прозвенел звонок с урока, а Лодовик уже дерзко распевает в солнечных лучах, взобравшись на осино-полосатый учительский подиум, готовый под недреманным оком нашей валькирии — хранительницы классного журнала в любую минуту быть низверженным, распевает со всякими выкрутасами, смешно изображая инструменты оркестра:

До Османа — совершенно немыслимая вещь!

Входит наша Блюте.

Затем, разумеется, после положенного «Хайль Гитлер — Хайль Гитлер», вызывается на заклание первый агнец, причем — что очень гуманно — подготовленный: к доске идет Витров, чтобы сделать доклад, — это задание предназначено для развития устной речи.

Витров выступает с докладом об основах и современном состоянии астрономической науки. Увлекшись, он вкладывает в свой рассказ все больше пыла, его речь убыстряется, он запутывается в фантазиях на тему возникновения и гибели миров и наконец понимает, что не успеет закруглиться, даже если бы ему предоставили для доклада все время сдвоенного урока. Тут он дергает парашютное кольцо и, спустившись в суховатую сферу астрофизики, делает из существования электронного микроскопа скоропалительный вывод, что скоро появится и электронный телескоп, который тоже, конечно, будет изобретен немцами, а может быть, работа над его созданием уже в полном разгаре, и когда это состоится, то будет бесповоротно доказана вся нелепость диких теорий еврея Эйнштейна; тут Осман встает, поднимает руку и громко, не дожидаясь разрешения, заявляет:

— У меня возражение!

— Пожалуйста, я слушаю, — вежливо отвечает ему Витров.

— Ссылка на расовое происхождение великого физика Эйнштейна представляет собой необъективный аргумент. Если ты можешь опровергнуть теорию относительности, то опровергай ее; я, например, в ней недостаточно разбираюсь.

Валькирия Блюте обращает свой взор на Османа, охваченного благородным, но хорошо сдерживаемым гневом; Витров и его мысли превращаются в негодную бумажонку, которую взяли и скомкали; или: спасительное кольцо идеологии, за которое он рванул, оторвалось и осталось у него в руке, так что он шмякнулся пузом и лежит в пыли арены.

— Ты выбрал чересчур сложную тему, — говорит Блюте красной как рак девчонке Анчи и переходит к новой теме — немецким диалектам.

Витров был утешен. Ему сказали, что приведенный им пример венского диалекта в его произношении скорее получился похожим на один из немецких диалектов рейха: у него твердый приступ, чистые и краткие гласные, рубленые фразы, а также отсутствует характерная певучесть, вместо которой слышны лишь логические ударения, в конце фраза резко обрывается. Сегодня он второй раз подряд краснеет, но теперь уже от гордости. Оказывается, Витров, так и не сумевший приспособиться к венскому диалекту настолько, чтобы он звучал у него естественно, все еще страдающий от насмешек, которыми его все эти годы осыпали товарищи, на самом деле — представитель господствующего народа, он что-то вроде берлинца, и это суждение подтверждено не кем попало, а настоящей валькирией! Одинаковая отрывистая четкость походки и речи, отрывистая четкость в том, как лечь и как встать; вот — четко переоделся и четко выполнил физкультурные упражнения. Нет во мне того обаяния, которое есть у тех, кто свингует с ленцой, жует резинку; я всегда буду всех ошарашивать своей резкостью. Как раз за это меня и будут любить, за это я и сегодня уже любим и что-то значу, как в давние времена, когда я слыл образцовым учеником в иной стране, не вашей.

При печальном свете желтого солнца школьной неволи нам выдается задание, чтобы дома при печальном свете желтого солнца нам не игралось и не скучалось; велено проработать рассказ «Слепое повиновение, или Живой труп», предварительно дано краткое объяснение этого выражения; на войне мы не должны просто слепо выполнять приказы, точно живые трупы, а вести себя как живые люди, сознающие, за что они воюют, и думать головой так же, как наши фюреры, чтобы не получалось, как поют про нас американцы: «левой-правой, левой-правой, Гитлер знает для чего, а Америка далеко». А отсюда получается удачный переход к краткой, заключительной части урока словесности, в качестве которой служит краткое и четкое обращение одного из руководителей молодежной организации Артура Аксмана, Лодовик, которому поручено прочитать ее вслух по хрестоматии, ошибается на одном слове, так что получается: «Мы, молодежь, — гранаты будущего».