Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

Чушка заметил нас, сразу узнал и, улыбнувшись, поднял кружку в направлении нашего столика. Мы, как один, подняли свои кружки в ответ. Чушка не сводил с нас глаз, при этом рука его продолжала держать руку женщины, а узкое, помятое лицо выражало явное желание присоединиться к нам. Сильное до неловкости желание, как у голодного, засматривающегося на запотевшие окна дорогого ресторана. Мы отвернулись все сразу, как если бы стеснялись глазеть слишком долго на дорожную аварию.

Наступила долгая пауза. Тони встряхнул головой и отхлебнул из своей кружки.

— Бедный Чушка.

Нодж стал напевать мелодию «Спешиалз» «Ты еще слишком молод».

В бар вломилась целая толпа болельщиков «Рейнджерс», заслонив от нас парочку в углу. Они горланили гимн футбольного клуба.

Мы присоединились, чокаясь кружками так, что пиво плескалось через край на пробковый пол. Вскоре пение прекратилось.

Тони окинул нас взглядом и вдруг погрустнел. Когда он заговорил, мы едва могли разобрать слова из-за гула в пабе.

— Сегодняшний день удался на славу, — сказал он.

Мы все кивнули с серьезным видом.

— Но день еще не закончился, — заметил Нодж.

— Нет, я о другом. Этот день… удался, — повторил Тони. — Солнце, бассейн, сторож, кокаин, таксисты. Мне кажется, нам надо… запомнить этот день.

Не забывать. Вот, например, старина Чушка. Он тоже здесь, но по воле судьбы…

— Это с каждым может случиться, — сказал я. — И тогда все забывается. Забывается, какой жизнь может быть.

Тони посмотрел на меня, его глаза горели.

— Именно так. Именно это я и имел в виду. А мы не должны забывать, какая она — жизнь. Школа заканчивается, начинается работа, появляется девушка. Все это засасывает, вся эта… рутина. Ты и ахнуть не успел, а тебя уже взяли в оборот, как бедного старину ЖЧП. А там город мертвых и… пшик. Все в прошлом. Поздно. Главное, помнить. Не забывать.

Мы снова кивнули.

— Надо быть М, С и X, — заключил Тони.

И опять мы склонили головы в знак согласия. Это означало — быть молодыми, свободными и холостыми. Нодж закурил и посмотрел в окно на освещенный памятник — военный мемориал. На пьедестале лежало несколько жалких цветочков. Он показал на памятник:

— Нам нужно сделать этот день днем памяти. Как старики отмечают День Победы, что-то в этом роде. Будем собираться раз в год и отмечать его.

Тони грохнул кулаком по деревянному столу так, что аж кружки подскочили.

— Точно! Это идея! У нас будет свой… день памяти. И мы будем собираться вместе в этот день каждый год. И когда нас засосет дерьмовая работа и нами начнут помыкать разные безумные девицы, мы сможем собираться вот так и… и…

— Напоминать друг другу, — закончил я.

— Да, — согласился Колин. Похоже, даже его эта идея захватила.

— Напоминать, что такое настоящая жизнь.

Нодж встал и поднял кружку.

— За четырнадцатое августа, — сказал он.

Мы все тоже встали и со звоном сомкнули наши кружки. А потом молча, торжественно сели на свои места.

Мы встретились, как всегда, в «Буш-Рейнджерс» и пропустили по нескольку кружек. Тони опаздывал по обыкновению. Несмотря на это, мы выпили втроем шампанского за встречу. Погода была хорошая, жаркая и солнечная, как тогда, в наше первое 14 августа. Я сидел и не мог понять, хорошо ли мне, гадал, серьезно ли Вероника сказала, что между нами все кончено. По всему выходило, что серьезно. Потом я пытался понять, хотел ли я этого.

Пока мы сидели втроем за столиком в пабе, не зная, о чем говорить, я внимательно изучал их лица, пытаясь припомнить, как они выглядели тогда, четырнадцать лет назад. Я знал, что Тони, который все еще не подошел, мало изменился: немного похорошел, стал дороже одеваться, но волосы не выпали, и единственным признаком возраста были намечающиеся гусиные лапки в уголках глаз. А Нодж стал толще, грустнее, заторможеннее, что ли. В нем появились жесткость и раскаяние, которых раньше, насколько я помню, не было. Колин, как и Тони, изменился мало: все та же виноватая улыбка, зажатая поза, как будто он готовится к удару. Все та же черепаха.

Про себя я ничего не могу сказать. Я уже давно разучился смотреть на себя со стороны. Может быть, поэтому я и связался с Вероникой. Она была зеркалом, а я отвык от зеркал, давно в них не смотрелся. И теперь, возможно, мне не понравилось то, что я увидел в этом зеркале. То, что Вероника мне показала.

Разговор, потеряв нить, угас. Продолжая выпивать, мы еще полчаса ждали Тони. Все уже начинало плыть перед глазами.