Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

И я, скучая, поворачиваюсь к маме и задаю ей тот самый вопрос, который обозначен в заголовке, просто потому, что больше нечем заняться. Я не особенно рассчитываю на ответ, ведь, как правило, она не отвечает на мои вопросы. Она всегда слишком занята. Скорее всего, она отделается обычным незадавайгпупыхвопросов, или ничего, или сейчасневремя. Вместо этого она молчит.

— Мам, так что важнее всего? — я показываю пальцем на заголовок.

Она смотрит на меня с удивлением сквозь свои очки-линзы. Глаза ее почему-то не кажутся сейчас такими расплывчатыми и отсутствующими, как всегда. К моему удивлению, она воспринимает вопрос всерьез. Она ерзает на сиденье, складка между бровями делается еще глубже, она подносит к губам указательный палец, подушечка которого отлакирована тяжелой, бесконечной работой швеи.

По лицу видно, что вопрос ее взволновал, но причина волнения мне непонятна, и это меня беспокоит. Настроение, которое нас окружало, незаметный воздушный пузырь, сотканный из спокойного безразличия, сменяется чем-то более серьезным и искренним.

— Важнее. Всего. В жизни. Так сразу и не скажешь, Фрэнки. Дай мне немножко подумать.

Она смутилась, растерялась.

— Наверное… Наверное, это…

Звенит звонок кондуктора, поворачивается колесо автомата, и вылезает скрученный билет. Автобус тормозит, и при этом нас начинает трясти как в бетономешалке. Оставленная на соседнем сиденье газета вибрирует, часть листов отделяется и присоединяется к окуркам, выброшенным билетам и использованным бумажным носовым платкам на полу.

Лицо моей матери приобретает сосредоточенное выражение, как будто все болтики встали на свои места, так что система пришла в рабочее состояние и способна теперь выполнять возложенные на нее функции. Рабочее состояние системы подтверждается несколькими кивками, следующими друг за другом.

— Наверное, это друзья, скорее всего.

В ее голосе появляется уверенность, как если бы ей удалось найти золотое кольцо, закатившееся за диван. Вот оно где.

— Это друзья. Они — самое главное в жизни, Фрэнки. Понимаешь, если у тебя хорошие друзья, тебе есть на кого опереться. Друзья всегда помогут в беде.

Она говорит это уверенно, с абсолютной убежденностью и твердостью, которых прежде я в ней не замечал. И я смотрю в ее блеклые глаза и думаю про себя, надеясь, что она не прочтет моих мыслей, как иногда случалось: «Но, мам, у тебя же нет друзей».

Это было правдой. У нее ребенок, требующий постоянного внимания, и муж, чья застенчивость равносильна террору. Ни минуты свободного времени. И если бы даже свободное время имелось, ничего бы не изменилось — отец был непреодолимой преградой. Он, конечно, не стал бы вмешиваться, но… Он краснел, здороваясь с соседями, краснел, когда почтальон доставлял посылки. Выражение силы на его лице, силы, позволившей ему развозить уголь по улицам Западного Лондона в течение двадцати лет, сменилось боязливыми и угодливыми морщинами.

Друзей не было. В жизни моего отца, человека всеми любимого, вежливого, с хорошими манерами, не было места для друзей, и, похоже, это его не очень смущало. Он довольствовался редкими минутами досуга, читая газету или журнал, слушая радио или потребляя нехитрую стряпню Флосси. Друзья ему были не нужны. Флосси пришлось смириться с этим, в конце концов она приспособилась. В те времена женщины приспосабливались, по крайней мере, на Голдхок-роуд.

Я, девятилетний, смотрю на свою мать и вижу, что она меня уже не замечает, она смотрит в окно. Пузырь вокруг нас меняет свой цвет сначала на голубой, потом на бледно-желтый, и, наконец, на серый. Я был не особенно чувствительным ребенком, но даже я замечаю ее страдание, выползшее на поверхность и тенью зависшее над головой. И внезапно я осознаю, насколько она одинока — чудовищно, непоправимо одинока. Вот тогда-то я и придумываю магическую формулу, повторяя ее на разные лады, чтобы запомнить.

Я никогда не буду одинок, меня будут любить. Нет одиночеству, да любви. Никогда не быть одиноким, быть любимым.

Каждый раз, как внутренний голос произносит слово никогда, я кусаю со всей силы тыльную сторону ладони, так что остаются следы. Магическая формула твердо обосновалась в моей голове, словно монумент, а потом этот монумент стал погружаться в зыбкую почву, на которой был воздвигнут, и погружался до тех пор, пока не исчез из виду, уйдя глубоко под землю. Но вот неожиданно он возник в моей памяти, во всей своей реальной мощи, с решением, заложенным в фундамент. Я никогда не буду одинок, я всегда буду…