Филипп Майер - Сын

— Черт, — радовался он, — у нас есть деньги. Да тебе вообще не нужно работать, просто наслаждайся жизнью.

— Как там на войне?

Он пожал плечами.

— Ты, должно быть, видел жуткие вещи?

— Не страшнее, чем остальные.

Она хотела спросить, убивал ли он, видел ли убитых, но Джонас, видимо предугадав следующие вопросы, резко встал и отошел в другой конец комнаты, разглядывая старые гравюры на стенах и мраморные статуэтки. Покачал головой, взял в руки пару вещиц, рассматривая внимательнее, поставил на место.

— Хочешь перекусить? — спросила она.

— Давай лучше сходим на кладбище. Я приехал ненадолго.

Прозвучало глупо — он добирался сюда целую неделю, — но Джинни решила не обращать внимания на последнюю фразу, подумав, что брат не совсем в себе.

— Поедем на машине или верхом?

— Давай верхом, я четыре года не сидел в седле.

За ужином, который он теперь называл обедом, Джонас спросил с поразившей ее прямотой:

— Тебе нравится кто-нибудь из здешних мужчин?

Нет. Вообще-то год назад был тут один вакеро, не такой симпатичный, как прочие; они целовались за коралями, а потом лежали вместе у источника в старой усадьбе Гарсия. Он был чересчур настойчив и поспешен — не многие мужчины сейчас так откровенно демонстрируют свои намерения, — но позже, вечером, прокручивая в памяти весь эпизод, она пожалела, что остановила его руки. Такого случая долго может не представиться, и потому несколько дней спустя, когда они договорились о следующем свидании, она сунула в карман платья древний презерватив, найденный, разумеется, в комнате Клинта.

Она ждала час, два, в одиночестве лежа в мягкой траве под деревьями. Вакеро так и не появился. Ничего удивительного: друзья молодого человека, боявшиеся потерять работу, боявшиеся ее отца, отговорили парня. Она рыдала несколько дней: даже для этого типа, которого она считала (вполне снобистски, как понимала сейчас) не ровней себе, она была недостаточно хороша, а ведь казалась себе наградой для мужчины — миниатюрная блондинка, пусть и не с самыми выдающимися формами, но определенно с женственной изящной фигурой; курносый прежде нос выпрямился, глаза стали больше. При выгодном освещении она и вовсе выглядела красоткой. Большую часть дня, впрочем, она была просто хорошенькой, выше среднего, и даже если в Карризо у нее есть соперница-мексиканка, та уж точно не настолько богата.

И тем не менее… Ей уже почти двадцать, пора жить самостоятельно, флиртовать с поклонниками, которых до сих пор не видно, если не считать нескольких городских парней, которым, возможно, казалось, что они за ней ухаживают, но по ее мнению — вовсе нет. Она не думала о себе как о богатой наследнице, но знала, что у прочих людей другое мнение; она не верила никому из местных белых, те относились к ней неискренне. Вакерос — другое дело, не в их интересах губить ее репутацию, но, вероятно, они не доверяли ей, или не уважали ее, или просто чувствовали ее отчаяние.

А Джонас — она едва узнавала его. Лицо округлилось, как и фигура; в нем не осталось ничего мальчишеского. Говорил слишком быстро, как северянин, то и дело чертыхался, как северянин; выглядел абсолютно уверенным в себе. За ужином он пил виски, и беспрерывно болтал, и разжег в камине слишком большой огонь — отец считал это расточительством. Но когда они наконец решили укладываться спать, Джонас отказался ночевать в своей старой комнате — демонстративно, подумала она — и притащил одеяло на диван у камина. Сидя в ночной рубашке на краешке кровати у себя в спальне, она размышляла о том, что в случае разорения семьи ответственность ляжет на нее. Джонас занят только собой — ему дела нет до дома и наследства. Впрочем, ему почти ничего и не достанется. Наверное, его обидела финальная выходка отца, но половина нефтеразработок все же его, и в конечном итоге это значило для брата гораздо больше, чем земля.

Завтракали они в гостиной, где можно было послушать радио.

— Ты останешься, пока война окончательно не прекратится?

Он помотал головой, показывая на радио:

— Помню, папа всегда выключал эту штуку, когда выступал Рузвельт.

Неужели ей все время придется вступаться за отца? Вплоть до отъезда? Жизнь показала, что до конца дней.

— С началом войны он его не выключал, — возразила Джинни. — А в день высадки в Нормандии дал всем выходной, и мы все вместе сидели здесь и слушали новости, папа достал большую карту и показывал, где дивизия Пола, восемьдесят вторая воздушно-десантная, которая там высаживалась, а где располагается дивизия Джонаса. И ставил отметки на карте, чтобы всем было видно и понятно. Он очень гордился вами.