Филипп Майер - Сын

— Ну, он несколько ошибался, потому что я участвовал в десанте только на следующий день. А Пол вообще не высаживался, он прыгал с парашютом прямо в гущу немцев.

— Я, конечно, могу забыть все подробности, — призналась она.

— Помнишь, как он говорил, что избрание Рузвельта означает конец американской демократии? А Пыльная Чаша [94] Серия катастрофических пыльных бурь в прериях в 1930-е гг., вызванная иссушением почв. — это проделки коммунистов? — Джонас недоуменно качнул головой. — Не представляю, как у него получились такие дети, как мы.

— Он был неплохим человеком. — Она не помнила брата таким равнодушным, но, вероятно, прежде она совсем его не знала. Джинни устало прикрыла глаза.

— Он все твердил, что мы живем на Границе, — продолжал Джонас. — С большой буквы «Г». Я говорил, что граница закрылась задолго до его рождения, а он читал мне нотации о традиции, которую мы обязаны хранить. Я пытался объяснить, что нет никакой традиции, что не может быть традиции у явления, существовавшего всего пару десятков лет. Без толку… Не знаю, во что превратится со временем это место, но прямо сейчас я вообще не вижу в нем смысла. Культурной жизни никакой по причине слабой заселенности, но и дикой природы не осталось. Просто глухая провинция, деревня.

Джинни молчала.

— Ты должна продать все это. Сохрани нефть, но с остальным нужно порвать начисто. Мы устроим тебя в Барнарде.

— Я не поеду на Север, — тихо проговорила она.

— Ты же была там только в детстве.

— Здесь мне лучше.

— Джинни, — он с досадой прижал ладонь ко лбу, как будто ничего глупее в жизни не слышал, — все, чему нас учили, либо ложь, либо дурацкая шутка. Янки — то, янки — се, хуже янки быть не может, это просто куски дерьма, а не люди. И вот однажды я подумал: если папа так сильно их ненавидит, мне, пожалуй, будет лучше среди них. Сам он оказался куда хуже любого из парней, с которыми я познакомился в Принстоне; с рождения купался в деньгах, но вечно жаловался на бедность и ныл, что все его используют. С мексиканцами он так же себя вел?

Она промолчала.

— Напрасно я сюда приехал, — вздохнул Джонас. — Идиотский поступок.

Он задержался еще на неделю, пока оба не убедились, что имущество в порядке. К тому времени брат перестал злиться. Он изменил свое завещание в ее пользу — на случай, если что-нибудь с ним случится; подписал доверенность на ее имя. В эти дни они стали близки как никогда прежде; она потеряла отца, но обрела брата. А потом он сел в поезд, идущий на восток, на войну, и еще долгих три года они не виделись.

С того дня, как уехал Джонас, она превратилась в кошку — спала три четверти дня, просыпалась посреди ночи, бродила по пустому дому, вновь засыпала в слезах на диване в гостиной, пока не разбудит яркий солнечный свет, бьющий прямо в глаза. Поднималась к себе в спальню, задергивала тяжелые шторы, находила у дверей комнаты завтрак или обед — остывшие яйца, холодное мясо, — принимала душ.

Ей нечем было заняться. Никакой работы, ничего, к чему можно приложить руки и голову. Раз в неделю — наверное, это бывало по четвергам — она находила на столе папку с чеками на зарплату, которые подписывала и оставляла у дверей. Она вспоминала отца и плакала, вспоминала братьев и плакала; она смутно осознавала, что время идет, а Финеас отчего-то не звонит, не приглашает переселиться к нему. Частенько она сама не понимала, о чем плачет — об отце, о братьях или о прадеде, которого нет уже почти десять лет, но который был с ней нежнее и заботился гораздо больше, чем родной отец.

Прошел месяц. Или два. Но однажды она проснулась на рассвете и с предельной ясностью поняла, что отныне сама отвечает за собственную жизнь.

Спустя неделю явился человек из Южной Компании, поговорить о будущем.

— Я уже несколько дней, как приехал сюда, но, говорят, вам нездоровится.

Он держался так, словно они давние приятели, но Джинни, скрестив руки на груди, молча встала в дверях. Он сразу предложил миллион долларов плюс двенадцать с половиной процентов за аренду собственности, за исключением участка, на котором уже вела разработки «Хамбл». Ему прекрасно известна вся подноготная. Двое братьев погибли на войне, отец скончался в результате несчастного случая, а Джонас вернулся в Германию.

— Вы можете переехать в город, — торопливо добавил он. — Или выращивать бычков, или делать что пожелаете. Больше никаких тягот в жизни. — И сочувственно улыбнулся.

Она смотрела в сторону, надеясь, что мимо проедет кто-нибудь из вакерос.