Филипп Майер - Сын

Я кивнул.

— Из-за меня?

— Привык, еще когда с женой расставался. — И это почти правда.

— Ты только посмотри на меня. — Присев на диван, она вытянула руки. — Я как покойник. Даже в зеркале себя видеть не могу.

— Тебе нужно просто отдохнуть и нормально питаться.

— Я не могу задерживаться здесь надолго.

— Я уже сказал, что я не против.

— Но я против.

Она еще раз окинула взглядом комнату.

— Сколько тебе лет?

— Я на одиннадцать лет моложе тебя, — призналась она. — Хотя сейчас, конечно, выгляжу старше.

— Но по-прежнему очаровательна.

Это, разумеется, не совсем правда, но я покраснел. Она изменилась, насколько это вообще возможно за четыре дня. Кожа уже не такая иссохшая, губы не настолько растрескавшиеся, волосы чистые и блестящие. На мой комплимент она никак не отозвалась.

— Знаешь, я годами представляла, как проклинаю тебя, но, увидев, что причиняю тебе боль, почувствовала себя виноватой. Ужасно злюсь на себя из-за этого ощущения. Но вот уже две ночи прекрасно сплю. И от этого тоже терзаюсь виной. Наверное, я все-таки трусиха.

— Это смешно, — заметил я.

— Ты не имеешь права судить.

Она разглядывала мои книжные полки от пола до потолка, и глаза ее потеплели, а я не мог отделаться от чувства, что она не жилец на этой земле; мне случалось видеть покойников гораздо более упитанных.

— Здесь теперь много фермеров?

— Ага.

— А остальные мексиканцы? Кто-нибудь остался?

— Некоторые уехали в Мичиган, кое-кто исчез бесследно, кто-то умер.

Она спросила, кто именно. Порывшись в записях, я уточнил детали, хотя многих помнил и так.

Убиты в ходе мятежа: Ллевеллин и Морена Пирс, Кустодио и Адриана Моралес, Фульгенсио Ирина, Сандро Вьехо, Эдуардо Гузман, Адриан и Альба Киреньо, все четверо детей Гонсало Гомеса, десять человек Розарио Сотоса, кроме двух самых младших, которых усыновили Эррерасы.

Бежали во время или после мятежа: Альберто Гомес, Клаудио Лопес, Ханеросы, Сапиносы, Урракасы, Хименесы, Ромеросы, Рейесы, Доминго Лопес, который не родственник Клаудио, Антонио Гузман, который не родственник Эдуардо (убитого), Вера Флоресы, Вера-Крузы, Дельгадосы, Уррабазесы.

Наверное, есть и другие, о которых я не слышал.

— Ты все записал. Поразительно.

— Это еще не все. На работу в Детройт переехали семьи Адора Ортис, Риккардо Гомес, Варгас, Гильберто Гузман, Мендеса, Эррерас, включая двух дочерей Розарио Сото, Ривера, Фредди Рамирес.

— Вам достались все наши земли или поделили с Рейнолдсами и Мидкиффами?

— Только нам. И нескольким фермерам с Севера. — Это и правда и ложь одновременно, и я пожалел, что сказал.

— Полагаю, за неуплату налогов.

— У твоего отца вроде бы были большие долги.

— Это неправда.

Я безучастно смотрел в окно.

— Во мне столько ненависти, — выдохнула она, — что иногда не понимаю, как я вообще до сих пор жива.

1 июля 1917 года

Мария Гарсия живет у нас десять дней. Консуэла докладывает, что в мое отсутствие она бродит по дому или сидит на террасе, уставившись в ту сторону, где прежде располагались земли ее семьи, или играет на рояле, принадлежавшем моей матери. Когда же я возвращаюсь с пастбищ, она обычно играет — словно догадывается, что мне это приятно.

После ужина мы встречаемся в библиотеке. Нам нравятся одни и те же комнаты в этом огромном доме — библиотека, гостиная, западная часть террасы. Укромный уголок, откуда видно далеко и слышно, если кто-то приближается.

На вопрос о планах она ответила, что намерена продолжать есть, а когда утолит голод, подумает о следующих планах. Выглядит она гораздо лучше, набирает вес, одновременно молодея на глазах.

— Когда станет неловко, — сказала она, — я сразу же уйду.

Я не стал говорить, что вообще-то уже давно неловко, что отец требует, чтобы она убиралась.

— И куда ты пойдешь?

Она пожала плечами.

— А как сейчас живется в старой доброй Мексике? — Как будто не знал ответа, право.

— Хватают людей на улицах, или по пути из кино, или в таверне, говорят, ты бандит — сапатист, каррансист или виллист, в зависимости от того, кто хватает. Если возмущаешься или вдруг выясняется, что ты на другой стороне, убивают на месте.

— У тебя, наверное, остались университетские друзья?

— Это было пятнадцать лет назад. И почти все уехали, когда ситуация обострилась.

— В Мичиган? — Я тут же пожалел, что брякнул глупость.

— Это другого круга люди, — рассеянно бросила она, и я понял, что прощен.

Я смотрю на игру света в ее волосах, линию шеи, покрытой крошечными капельками пота. Странно, как я раньше не замечал, что у нее прекрасная кожа. Она расслабленно покачивает ногой под потоком прохладного воздуха от вентилятора, разглядывая шлепанцы, которые, наверное, нашла где-то в шкафу.