Александр Попов - 54 метра

— Открой, Мэри-Энн! — приказным тоном кричит он ей, дергая дверную ручку.

Она слышит чей-то шепот, к которому присоединяется еще один, а затем еще.

— Мэри-Энн, — просящим тоном говорит он, продолжая дергать дверь.

Шепотов становится все больше. Они все громче. Они, словно снежный ком, мчащийся с горы, накладываются друг на друга, не давая разобрать, где чей. Она отворачивается от двери и зажимает ладонями уши. Она не хочет их слышать. Они терзают ее душу, как стервятники тело.

— Мэ, — жалобно, умоляюще обращается Киану к ее спине и, видя, что та присела рядом с разбитым зеркалом и берет в руки самый большой, похожий на изогнутый нож осколок, начинает биться в дверь всем телом. Дверь не поддается, тогда он берет стул, стоящий в коридоре и с размаху бьет по стеклу с сеткой. Мелкие осколки сыплются внутрь комнаты, обдав Мэри-Энн.

Голоса в голове уже не плодятся. Они монотонно гудят, как самолет, вышедший на рабочую высоту и включивший автопилот. Они, как рой железных пчел, ровно и механически кусают ее сердце. Но ничего. Она их успокоит. Она больше никогда не услышит их. Жаль, что все вот так. Она поднимает глаза на бьющегося в уже приоткрытую дверь мужа и смотрит. От взгляда он останавливается и умоляюще просит: «Смотри на меня. Мэ, смотри на меня».

Она смотрит на него и произносит ласково: «Я люблю тебя». После этого она с размаху вгоняет себе в горло осколок и, крепко сжимая его в руке, перерезает горло. Из раны течет густая черная кровь. Мэ падает на пол, подогнув под себя колени…

Это мы на чистке картошки сидим, запертые в помещении на пять часов, пока не закончатся горы того, что надо почистить тупыми столовыми ножами. Я рассказываю фильм «Адвокат дьявола», и глаза у меня становятся влажными при пересказе этого момента, пропущенного через мою душу. Пересказывать фильмы — это один из способов развлечения в нашем убогом существовании, который я постарался сделать поистине увлекающим, описывая подробности и личные переживания, стараясь передать всю глубину эмоций и смысла, которые заложил в свое творчество автор. Спустя годы я иногда встречаю людей, которые сидели тогда со мной и слушали, переживая моменты. Они говорят: «Я посмотрел это кино — все, как ты рассказывал. Супер ты, конечно, передал все это».

Мои рассказы длились долго, постепенно погружая в атмосферу сюжета, уделяя внимание мелочам. Например, этот фильм я повествовал три часа, не останавливаясь, передавая эмоции и смысл. Самым сложным было передать заключительный монолог Аль Пачино, когда он открывает свою настоящую сущность. В реальной жизни после съемок в этом фильме он был помещен в психиатрическую клинику на полгода. Я так же эмоционален и передаю характер экранного героя, с упоением и хрипотцой выкрикивая текстовые истины эпохи потребления о скудности духа и торжестве материального мира, мира вещей. Но меня не надо никуда класть. Я и так в психушке.

Вам, наверное, кажется, что ничего хорошего не было в моей жизни в Держинке? Было, конечно.

Были игры в снежки всем батальоном. Почти тысяча комочков снега одновременно поднимается в беззвездное черное небо. Представьте себе, я командую: «Три!», и небо над нами становится на мгновение белым. Дыхание замирает от масштаба происходящего. Кажется, что это белые средневековые стрелы, летящие по дуге к цели, а мы — воины-лучники. Они, холостые и безвредные, замирают на секунду в небе в высшей точке и с силой летят на тебя. Успеваешь только закрыть лицо рукой от этого плотного града. Мы смеялись и бегали по плацу, вытесняя из стратегического места по центру, «курилки», шуточного врага, пока не приходил дежурный по части, больной на всю голову офицер. Он поначалу кричал что-то о нарушении устава: мол, нельзя веселиться, а нужно стойко переносить все тяготы и лишения службы. Но, видя, как его игнорируют, начинал кидаться на толпу с кулаками.

— Прекратите! — кричал дежурный по миру, властитель сегодняшних наших жизней. Мы шарахались от него, как от заразного и забрасывали снежками. Через десять минут его злость переставала получать физическую подпитку, потому что его легкие не справлялись с потреблением морозного воздуха, он начинал задыхаться и откашливаться. А снег, налипший на него толстым слоем, придавал дежурному волшебный вид Деда Мороза. Подняв утерянную в ходе зимних баталий шапку, фыркая струйками пара, он топал к КПП. Смеяться нам оставалось несколько минут. Через эти несколько минут объявят большой сбор. Весь батальон будет несколько часов стоять на морозе по стойке смирно, слушая лекции о пагубности нашего поведения. Многие простудились и заболели, но никто не жаловался. Каждый вспоминал те десять минут масштабного смеха, как путешествие в детство…