Александр Попов - 54 метра

Однажды СААВЕЙ хотел выкинуться в иллюминатор, пытаясь свести счеты с жизнью и заодно спасти свои носки, улетевшие в море. Но его поймали в последний момент за огромные ступни-ласты, дали несколько затрещин. И уже сами хотели выкинуть САКУ в порыве переживаний за его судьбу, но либо СААВЕЙ передумал, упираясь во внутренний борт корабля, либо мы не смогли скоординировать свои действия и попасть в малое пространство «окошка» извивающимся червяком СААВЬОМ. Больше всего помогал, руководя проектом, Парамон. У них там тоже своя любовь.

Еще на корабле не было вентиляции. В целях экономии энергии, которую отключали командиры сей случайно не затонувшей калоши. Поэтому тем, кому «повезло» жить ниже ватерлинии (например, мне), в помещениях без иллюминаторов, приходилось дышать в основном углекислым газом, выдохнутым несколько дней назад. При желании пукнуть обитатель нашей норы всегда выходил на трап, осознавая всю масштабность поражения и самоубийственность поступка в случае исполнения на месте. Казалось, воздух столь влажен и плотен, что из него можно скомкать невидимый снежок и запустить в товарища. Горячий комок чувствуется при попадании, как материальный предмет и обтекает, обжигая твое тело. Спать в этих условиях оказалось невыносимо. Мы мочили простыни ледяной водой и накрывались ими, пытаясь уснуть. Через час снова вставали, умывались и мочили постель. Еще через час повторяли процедуру. И так всю ночь.

Один раз, устав от подобных гонок за Оле Лукойе (сказочным персонажем, дарящим сны), я вышел ночью на палубу. Корабль казался безлюдным. Я стоял, завернутый в простыню, и вдыхал безумно сладкий воздух, от которого приятно кружилась голова. Как, оказывается, приятно дышать полной грудью морской свежестью, после стольких часов заточения без кислорода. Ветер раздувал простыню, которую я держал обеими руками на шее, и превращал ее в плащ супер-героя, несущегося сквозь тернии к звездам. В свинцово-черном небе сквозь тучи били молнии, похожие на огромные перевернутые ветвистые деревья. Гром раскатами с треском рвал незримую оболочку нашего мира. Чайки плавали на поднимающихся волнах, крича о потерянном покое, словно дети, у которых отобрали любимую игрушку. Их похожий на плач гогот нагнетал растущую в воздухе тревогу. Белые гребешки волн вздымались над толщей морской воды, покрытой рябью-чешуей от порывистого, шквального ветра. В мире носился запах незримого апокалипсиса. А я стоял на носу корабля, дышал и почему-то плакал. Может это оттого, что, оставшись наедине с прекрасной стихией, из-за излишней романтики, с которой я сейчас оказался здесь, я на секунду стал самим собой. Почему? Почему многое в жизни не так, как хотелось бы? Может, пришел мой черед задавать такие вопросы этой жизни и искать самому на них ответы?

Р.S. — Ветер, забери мои слезы… Волны, размойте мою тоску… Заберите меня к себе…

Говорят, учиться лучше на ошибках других. Для этого мы с младших классов изучаем историю. Читаем познавательную литературу. Анализируем происходящее. Ругаем правителей и царей. Ругаем ошибки других людей. Ругаем целые народы, обвиняя их в наших несчастьях. Ругаем Гидрометцентр. Но давайте смотреть на мир реально. Человечество существует давно и так ничему не научилось. Мы изобрели машины и компьютеры. Научились пересекать огромные расстояния за считанные часы. Лезем в космос, потому что одной Земли нам уже мало. Казни на центральной площади по праздникам поменяли на передачи по телевизору как более гуманные (хотя это еще вопрос). Боремся со смертностью и голодом, противясь законам природы. Истребляем целые виды животных по своей прихоти. Вырубаем вековые деревья, чтобы проложить очередную магистраль. Снова ругаем кого-то еще, хотя уже не замечаем, что этот кто-то давно стал нами. Мы так и остались изощренными и жестокими обезьянами-убийцами, которые слезли с дерева и убили другую мартышку размером меньше себя из-за банана палкой, валявшейся неподалеку. А потом археологи найдут сей «артефакт» и обзовут его первым орудием труда. Вдумайтесь, первый труд был направлен на уничтожение себе подобных существ. И неважно, что хвоста у нас давно нет. Все в этом мире осталось по-прежнему…

На протяжении всей учебы я наблюдал метаморфозы, происходившие почти с каждым. Ненависть и злоба, поселившаяся в груди людей на первом курсе от издевательств и унижения, давшие ростки еще тогда, сейчас, на третьем, полностью оплетала телесную оболочку, делая из них таких же чудовищ, которые начинали поступать точно так же, как поступали с ними. Маленькая власть и такой же маленький пьедестал в море негатива вкупе с преимуществом в физическом развитии порождали семнадцатилетних уродов в глазах нового первого курса. И снова били «лосей». И снова «пробивали фанеру». И снова отбирали деньги и продукты. Не знаю точно, но сугубо по моему мнению, мне досталось больше всех их в двухгодичном прошлом, и поэтому я помнил.