Александр Попов - 54 метра

Л: Ибо грешен! ГЫ-ГЫ-ГЫ!!!

Класс: — ХА-ХА-ХА!!!

Спустя немного времени, когда класс успокоился, а нам снова надоело просто сидеть позади Вишни, мы продолжили разговор.

В нас гуляют без реализации недюжинные поэтические способности и потребности. Они распирают мозг, как дрожжевое тесто кастрюлю с накрытой крышкой. Крышка приподнимается — рот открывается. И мы на ходу сочиняем рифмы к фамилии Вишняк.

— ВИШНЯК!

Л: ТУПНЯК!

Так мы начали свой «ганстарэп».

Я: БЕДНЯК!

Л: ХУЙАК!

Я: ПИЗДНЯК!

Л: ПУСТЯК!

Я: НИШТЯК!

Л: ДУРШЛАК!

Я: НИПОТОПНЯК!

Каждое слово записывается на листке и громко озвучивается, как чудо воображения. Вишня начинает нервничать: щелкать пальцами у пельмешек и пыхтеть носом, как ежик над блюдцем с молоком. Но не поворачивается, делая вид, что не слышит. А мы смеемся и продолжаем.

Л: ЛУПНЯК!

Я: ДРУЖБАНЯК!

Л: ГРУСТНЯК!

Я: ДОЛГОПЯТНЯК!

Л: КОЛУПНЯК!

Я: Оказывается, дофига рифм на Серегину фамилию.

Л: Нужно будет поэму написать.

Я: Да! И назовем: «Ода Вишняку».

Л: Точно-точно! Кхе-кхе. Точно подметил, упырь!

Пародия на Бивиса и Батхеда проскакивает в нашем разговоре. Сопение Вишни учащается и становится громче. Лысина краснеет от прилива крови (сейчас кинется).

Я: СОПЛЯК!

Л: ТОЧНЯК!

Я: ВЕРНЯК!

Л: ЗАКАЗНЯК!

Я: ЖОПНЯК!

Л: ГОПОТНЯК!

Я: ДОЛБОЕБНЯК!

Рывок! Серега, перегнувшись через край парты, попытался схватить нас с Логой маленькими, но цепкими ручонками. Мы же, шутники-поэты, ждали нечто подобное, поэтому отогнулись резко назад и ладошки вспороли пустоту возле наших лиц. Громко и истерично ГЫКАЯ, мы шлепаем по красной лысине с пельмешками по бокам длинными пластиковыми линейками и отгибаемся дальше, постепенно сползая под парту. Лога продолжает злить противника, уже полностью погрузившись под парту: «Мы верим в ваше мировое господство и расовое превосходство, господин ГОВНЯК!»

Вишня злится сильнее и постепенно выползает из своей парты вслед за тянущимися ко мне руками. Сопенье. Шлепки. Гыкание. Линейки и руки, со свистом мельтешащие в воздухе. Все ЭТО смешалось в один звуковой комок. Адреналин и веселье прибывали. Действие учащалось вместе со звуками. Наступил момент, когда сползать мне становится некуда (позади Москва — надпись на спинке парты). Его ручонки все ближе и ближе. Надо было что-то делать, помимо того, чтобы гыкать и продолжать лупить линейкой по лысой башке. Весь остальной класс уже давно повернулся на звуки активной возни и делал ставки: «Дотянется или нет? Если дотянется, что сделает? Кто быстрее выдохнется? Вишняк-немец или нет?»

Я резко хватаю и зажимаю его маленький нос между указательным и средним пальцами руки, собранной в кулак. Для тех, кто не знает, этот прием называется «СЛИВА». Сопельки вытекают из него прямо мне в руку. Лицо владельца носа багровеет. Он пытается оторвать мою СЛИВУ от себя со звуком, напоминающим тихое рычание кошки в сезон спаривания. Вишняк зол. Очень зол. Очень-очень зол. Он уже забыл о ЛОГОСЕ и вписал в график убийств только мою фамилию. Личный враг Фюрера (зная его фашистские взгляды) — подумалось мне, и я, резко разжав захват, побежал в сторону выхода из класса. За моей спиной происходило нечто грандиозное и страшное. Используя воображение, навязанное телевидением, позади меня Кинг-Конг сорвал с себя оковы, и, судя по реву из его глотки, увидел во мне убегающую блондинистую подружку. Ревнивец!

Треск чего-то ломающегося заставил меня обернуться у самой двери, ведущей в ротный коридор (а оттуда уже по лестнице напротив на улицу выбежать можно). Лысый ВИШНЯ со звериным оскалом и синим носом, на кончике которого болтались склизлые сопельки, отрывал от железной парты часть деревянной конструкции, на которой обычно лежат учебники, тетради и локти. Его вечно депилированная голова блестела капельками пота, когда он поднял над собой этот здоровый прямоугольник из ДСП…

В это время в коридоре за дверью…

Командир ведет светскую беседу с одной из питерских мам. Он крякает при каждом шаге и озабоченно, словно голубь на карнизе у окна, трясет головой, выслушивая женщину. Родители «местных», изъявляющие беспокойство за ребенка, за своего ребенка, вызванное синяками и нарядами на выходные дни, стремились разузнать больше о своем чаде. И вот он, момент истины. Именно в этот момент выясняется, что ребенок-то непутевый и ему очень сложно будет окончить училище, если только он не исправит свое поведение на лучшее, а он, как талантливый руководитель, возможно, ему поможет. Дальше Летун делал лицо неаполитанской шестидесятилетней девственницы с золотыми зубами, означающим достоинство и молча вслушивался в последующие предложения, время от времени кривя губками.