Рене-Виктор Пий - Обличитель

— Господин президент, господа, предлагаю отложить пока выяснение ситуации и сначала обсудить церемонию похорон Арангрюда. Сейчас коллеги покойного, делегация служащих, вдова находятся внизу, в зале, возле тела усопшего, там же и весь траурный реквизит. Приехав сюда, я успел коротко переговорить с мадам Арангрюд. Ее семья, а также родственники усопшего прибудут в Париж сегодня утром. Завтра утром в церкви Сен-Клу состоится панихида. Я решил, что наша фирма может взять на себя расходы, и уверен, вы не будете возражать. С другой стороны, считая невозможным оставлять катафалк в большом зале на целый день, я распорядился, чтобы сегодня в шесть часов тридцать минут утра служащие похоронного бюро приехали сюда, забрали гроб, катафалк, канделябры и кресла и перенесли все это в один из своих похоронных залов. За это наша фирма тоже заплатит. Как только наше заседание закончится, наше решение будет сообщено служащим, собравшимся внизу. И наконец, я предлагаю вновь встретиться сегодня в пятнадцать часов, чтобы обсудить некоторые события в жизни нашего предприятия, происшедшие со вчерашнего утра. Господа, это все, что я хотел сказать.

Этот монолог вызвал у меня два соображения: во-первых, не следует удивляться властному, почти диктаторскому тону заявления — ведь оно сделано в присутствии Адамса Дж. Мастерфайса, человека, стоящего на более высокой ступени иерархической лестницы, нежели Сен-Раме. Генеральный директор видел насквозь своих американских боссов и больше всего опасался, как бы не впутать представителя Де-Мойна в эту темную историю. Выступая таким образом, он отводил Мастерфайсу роль стороннего, хотя и высокопоставленного наблюдателя и вместе с тем не давал возможности Рюмену воспользоваться присутствием высокого гостя и затеять международный скандал. Сен-Раме хотел, чтобы в Де-Мойне знали, что, когда Мастерфайс был проездом в Париже, его почти не коснулось это нелепое дело. Вообразите начальника, который, невзирая на дождь, торжественно открывает завод, спотыкается и падает в грязь. А не лучше ли, чтобы его столкнул туда подчиненный, на которого можно было бы свалить всю вину за неприятности? Второе мое соображение касалось тактики, которую применил генеральный директор. У него был выбор: он мог примчаться в спешке небритый, удрученный личными и служебными неприятностями, запутавшийся в клубке противоречий: «Господа, я не могу назвать нормальным создавшееся положение, мы все в одинаковом затруднении. Мне бы хотелось, чтобы каждый из вас объяснил причину своего присутствия здесь, а также появление этого катафалка. Однако предупреждаю вас, что в любом случае мы должны принять срочные меры до наступления утра, когда откроются служебные помещения». Но он мог вести себя как обычно — хотя и встретился с необычными обстоятельствами, — что он и сделал. Этой ночью у Сен-Раме хватило смелости и мужества провести совещание так, как если бы его внезапно разбудили и сказали, что рабочие захватили здание компании. Сейчас я знаю, почему он так себя вел, но уже слишком поздно. То, что должно было случиться, случилось. Изумленный Рюмен спросил:

— Мсье, я совершенно согласен с вами, зал надо привести в порядок, но у меня такое ощущение, что я знаю не все и от меня скрывают правду. Что именно вы имели в виду, когда сказали: обсудить события в жизни нашего предприятия, происшедшие со вчерашнего утра?

— Послушайте, дорогой Рюмен, сейчас не время для обсуждений. Я обещаю вам заняться этим вопросом после обеда.

— Я и не собираюсь начинать обсуждение, мсье, но как я смогу принять участие в дискуссии, если у меня не будет времени подготовиться, тогда как у вас достаточно времени, чтобы все продумать? Почему всех присутствующих здесь что-то смущает, — прибавил он, воспламеняясь, — мне все-таки хотелось бы знать. Ведь у меня нет никаких дурных намерений. Мсье Арангрюд погиб, и я просил и добился, чтобы персонал принял участие в похоронном бдении; этот шаг можно оспаривать, но ведь и саму идею похоронного бдения тоже можно оспаривать. Если бы взаимоотношения между руководством профсоюза и дирекцией были лучше, меня бы это так не настораживало! Но я обязан быть бдительным. Видели ли вы когда-нибудь в Париже, чтобы представители руководства фирмы бодрствовали у гроба своего умершего коллеги? Нет? Вот это меня встревожило и смутило. К тому же вы сами сообщили мне о новом распоряжении — устроить ночное бдение, раз уж оно назначено, на предприятии, так как квартира мадам Арангрюд слишком мала. Все это немного странно, хотя — и не трагично!