Меша Селимович - Избранное

— Не бойся,— сказал он тихо, но твердо, почти грозно.— Я не умру. Не все еще сделал. Я должен отплатить за причиненное мне зло. Негоже оставаться должником.

— Зачем думать о мести? Неужто все счастье в этом?

— Будто счастье в жизни, а вот живу.

— Месть все равно что хмель. Стоит только начать — конца не будет. И зачем сейчас об этом думать?

Он крикнул рассерженно:

— А о чем же мне еще думать?

Но внезапно замолчал, испуганно схватился за край одеяла и потянул его к подбородку, из груди его вырвался крик боли, будто судорога свела все нутро. К счастью, приступ продолжался мгновенье, он успокоился и отклонил полотенце, которым я утирал ему покрывшийся испариной лоб.

— Не надо,— сказал он тихо.— Где Осман?

— Не знаю, куда-то ушел. Я не могу тебе помочь?

— Где Осман?

— Не знаю я, где Осман. Что ты хочешь? Скажи мне.

— Ты не годишься.

— Для чего не гожусь?

— Пожалуй, я этого ждал, но не сейчас и в другом месте. Не здесь и не так.

— О чем ты, Шехага?

Его вид, непонятные речи, музыка и веселые голоса, доносившиеся с улицы, унылая комната, пугающая, неведомая мне тайна — все это привело меня в состояние крайнего возбуждения.

Приступы повторялись все чаще, болезненная судорога сводила лицо в жуткую гримасу, силы таяли.

Его мутило, казалось, вот-вот начнется рвота, он глубоко втягивал воздух широко открытым ртом, старался удержать дыхание и все это время не спускал с меня взгляда. Скоро смерть погасит блеск в его серых глазах, которые внушали людям страх.

— Знаешь, что со мной? — спросил он шепотом, когда судорога отпустила его.— Отравили.

— Как отравили, господь с тобой! Что ты говоришь?

— Все нутро горит. И горло. И голова.

— Кто? — крикнул я.— Кто мог тебя отравить?

— А кто не мог? Может, ты. Или Осман. Хотя нет. Ты слаб для этого. Османа с нами не было, а жечь начало еще в пути. Слуги, верно.

— Почему ты не сказал? Всю жизнь таишься. И тут тоже.

— Может, подкупили какого чужака в пути, на постоялых дворах, в трактирах. Настоящий-то виновник в Сараеве.

— Проклятые!

— Позови Османа! И оставь нас одних.

— Догадываюсь, зачем он тебе. Не надо, прошу тебя! Не думай о мести! Ты поправишься!

— Позови Османа!

Я не мог пошевелиться, не мог собраться с мыслями, не знал, что делать. Человек умирал на моих глазах, отравленный, а я думал не столько о случившемся с ним несчастье, сколько о жестокости его и его палачей.

— Опередили меня, перехитрили,— шептал он, с трудом шевеля синими губами.— В чем-то я обмишулился, а может, в ком-то? Или уж ничего нельзя было сделать?

Как поступить? Не слушать его и дать ему умереть, проклиная меня, или послушать и дать ненависти пережить его?

— Пойти за врачом?

— Позови Османа.

Я вышел в коридор.

Осман разговаривал с хозяином гостиницы, итальянцем, на совершенно тарабарском языке, что, однако, не мешало им понимать друг друга. Хозяин встревоженно расспрашивал о больном, опасаясь, что постоялец умрет у него в доме и отпугнет других гостей. Осман же разрывался между желанием припугнуть хозяина и суеверной боязнью слов, которые скажешь ненароком, а они, не дай бог, еще сбудутся, и поэтому только пожимал плечами и отделывался общими философскими замечаниями («все в руках божьих»), показывая вверх, и хозяин растерянно таращился в ободранный потолок, провожая взглядом его указующий перст.

Я сказал Осману, что Шехаге совсем плохо и что он зовет его.

— Что с ним? — испугался он.

— Я иду за врачом.

— Неужто до того дошло? А может, ты зря напугался? Вот уж не везет так не везет! Не даст дьявол встать на собственные ноги, человеком сделаться!

— Ступай к Шехаге!

— Иду. Честно говоря, подозрительна мне его болезнь,— сказал он, нюхом улавливая преступление.

От хозяина гостиницы я запасся несколькими нужными мне словами и узнал, что врач живет — третья улица налево, вторая направо, потом вниз, вверх, снова направо, словом, я его еле-еле нашел; приступ ревматизма, скрутивший лекаря как раз сегодня, помог мне застать его дома.

Мне сразу вспомнился больной травник Махмуда, который всех лечил, а себя не мог вылечить, но выбирать не приходилось. Кое-как мне удалось уговорить врача пойти к больному; дукаты, на которые я не скупился, сдвинули с места его скрипучие кости. Собственно, только дукаты его и убедили, потому что ни он не знал моего языка, ни я его (все выученные слова вылетели у меня из головы, остались лишь два слова: «пожалуйста» и «больной»), и я благодарил бога, что есть на свете вещи, в одинаковой мере понятные всем. Не знаю, что это за врач и как он разбирается в болезнях, да и какой прок знать, если сама судьба послала его несчастному Шехаге. В ревматизме он, конечно, мало что понимает, но Шехага болен не ревматизмом, в его болезни скорее может помочь счастье, чем врач. Но за счастьем сходить нельзя, а за этим хромым увальнем можно. Если счастье улыбнется Шехаге, то он и будет его счастьем.