Меша Селимович - Избранное

Желание сохранить голову и решение не ждать, когда кинжал вонзится тебе в спину, принесли мне некоторое облегчение, и я отправился на поиски Османа Вука. Про него я вспомнил сразу же, как только надумал принять бой. Если кто и может обуздать Авдагу, так это он один.

Нашел я его в лабазе Махмуда. Лабаз, к моему удивлению, на сей раз был набит шерстью. Осман следил за тем, как увязывали тюки.

Махмуд ковылял по лабазу, без всякой нужды оттягивал веревки на тюках, стараясь показать Осману, что знает толк в деле и полон рвения. Разумеется, рвения было больше, чем знания, и Осман проверял после него все заново и приказывал затягивать крепче.

— Шерсть для Венеции,— объяснил Махмуд, как мне показалось, с грустью в голосе.— Осман с Шехагой едут.

— Чего ж ты не попросил, чтоб и тебя взяли? — спросил я, поняв причину его грусти.

Он пожал плечами: кому он там нужен?

И пошел дальше оттягивать веревки на тюках.

— Где ты пропадал? Нет чтоб помочь людям! — встретил меня Осман улыбкой.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Дай вот кончу.

— Я бы хотел сейчас.

— И я много чего хотел бы.

Но все-таки пошел к каморке Махмуда. Я двинулся следом и закрыл за собой дверь.

— Долгий разговор?

— Как хочешь.

— Тогда давай покороче! Дела ждут.

— Я разговаривал с Авдагой.

— Да что ты говоришь? Неужто впервой?

Как всегда, скоморошничает. Ничего, сейчас услышит — забудет про свои шуточки.

— Авдага все знает. Я ушам своим не поверил…

В каморку вошел Махмуд, посмотрел на нас подобострастно, сгорая от любопытства. Год жизни отдал бы за то, чтоб услышать наш разговор.

— Хотите что-нибудь? Может, кофе принести?

— Не надо ничего,— резко оборвал его Осман.— У нас важный разговор.

Махмуд понуро вышел, он ведь и пришел из-за этого разговора.

Я передал рассказ Авдаги, не опустив ни одной подробности. Он слушал, не прерывая, но с поразившим меня ироническим видом. Я предполагал, что мой рассказ встревожит его больше.

И, что совершенно уж неожиданно, он громко расхохотался, как только я закончил.

— Что-что? Махмуд договаривался с комендантом? Много он знает, в точку попал, прямо пальцем в небо!

— А кто же?

— Много будешь знать — скоро состаришься.

— Чего ты от меня таишься? Надеюсь, не думаешь, что я побегу доносить?

— Не думаю, ты, брат, не такой дурак! С комендантом говорил знаменосец Мухарем. Ну, легче тебе стало?

— А он с какой стати?

— Ненавидит он их — всех! А с комендантом они приятели, на войне вместе были, один стариком, другой молодым. Теперь оба старики.

Знаменосец Мухарем! А бедняга Махмуд высох из-за поноса, без вины виноватый!

— А другие? В других он тоже ошибся?

— В тебе нет.

— Авдага опасен. И становится все опаснее.

— Знаю.

— Что будем делать?

— Уповать на бога.

— Плохо наше дело, если только на бога нам и осталось уповать.

Осман улыбнулся и дружески хлопнул меня по колену:

— Не так страшен черт, как его малюют.

И весело, без тени озабоченности пошел проверять, как работники увязывают шерсть.

Выходя, я видел, как Махмуд, разговаривая с Османом, грустно поглядел мне вслед, не смея спросить, о чем мы говорили. Он не выносит тайн, ни своих, ни чужих, но сильнее всего его мучает эта тайна, в которую он, ничего о ней не зная, влип без всякой вины.

Но что я мог сказать ему? Что он не виновен и Авдага напрасно его подозревает? Это он и сам знает, да толку от этого чуть. Сказать же ему, что он страдает за знаменосца Мухарема, мне и в голову не приходило. Это открытие могло вызвать в нем не гордость, а желание избавиться от поноса и скинуть со своей шеи сердара Авдагу, открыв ему имя настоящего виновника.

Что разумнее — освободить Махмуда от несправедливого обвинения или не освобождать? И вот снова от моего решения зависит, кому быть преступником — Махмуду или Мухарему? Избавишь Махмуда от муки, которую у него уже нет сил выносить,— погубишь другого бедолагу. Что лучше? Или что хуже? Если открыть Махмуду тайну, он не сумеет ее сохранить, сердар Авдага обеими руками ухватится за улику, за которой давно рыщет, и клубок начнет разматываться. Знаменосец умрет под пытками или признается. Один бог ведает, сколько людей погибнет. А так Махмуд связан с нами одной веревочкой, связан, правда, несправедливо, но опасность в этом случае меньше. Пусть остается все, как есть! Махмуд ничего не знает и потому не может ничего открыть. Все другое будет хуже.

Но и приняв такое решение, я не успокоился. Как ни было благоразумно мое решение, справедливым оно не было. Я обрекал невинного человека на страдания и, возможно, на гибель. Я утешал себя тем, что, если все выйдет наружу, я скажу о нем правду и таким образом спасу его хотя бы в последнюю минуту, но все равно чувство вины перед приятелем меня не покидало.