Меша Селимович - Избранное

Вывод довольно неожиданный, а может быть, и не такой уж неожиданный, если учесть, что вытекал он в равной мере из признания ее скромных достоинств и его собственных несовершенств.

Это простоватое, но благодушное приятие жизни со всеми ее радостями и бедами пришлось мне по душе.

Может быть, мудрость в том и состоит, чтобы не требовать многого ни от себя, ни от других?

Хорошо это или плохо — знать подлинную цену и себе и другим? Плохо, когда эта цена небольшая, но хорошо, когда выше ты и не заносишься.

— В мире живут несовершенные люди,— сказал я.

— Что ты говоришь?

— Стихи сочиняю.

— Как это стихи сочиняются? Можно послушать?

— Это обо мне?

— Обо всех.

— Господи, интересно-то как! И я знаю, что люди — создания несовершенные, но, когда я про это говорю, вроде бы ничего и не сказал. А в стихах получается грустно. И красиво. «Совершенные люди — в могиле. Но они ведь уже не люди». В живых же — в ком чуточку больше зла, в ком чуточку больше добра, иной раз перевесит одно, иной раз — другое. Но зло перевешивает чаще.

— Смотри! — крикнул я, показывая на дым и пламя.— Все горит!

— Вижу.

Дым и тяжелый запах гари чувствовались и раньше, но только сейчас мы увидели горящие до самого горизонта леса. Издалека, с противоположной стороны долины, слышался треск и шум огня, сердитые языки пламени выбивались из огромной завесы дыма, затянувшего лес и небо.

— Грустно,— говорит Махмуд.

Почему грустно? Страшно, пожалуй, но не грустно.

Я гляжу как зачарованный на это неистовство огня без всякого смысла, на эту стихию без души, на это уничтожение без ненависти, меня потрясает легкость, с какой пламя пожирает все на своем пути, движимое лишь избытком сил. Чувства жалости во мне нет, видно, оттого, что гибнут не люди.

А может, и у людей так же? Разгул силы, губительной и беспощадной, убивающей походя, по законам войны, все едино какой — с оружием или без оружия.

Пожар столь же бессмыслен и губителен, как и ненависть.

И вот мысль моя опустилась на землю, как усталая птица.

— Грустно,— говорю и я, представляя себе мертвый черный лес, который останется после того, как ярость огня иссякнет.

Как остались мои товарищи в хотинских лесах, как остаются все невинные люди, погибающие в пламени, зажженном не ими.

Почувствовав внезапную усталость, я сажусь возле Махмуда, которого ноги уже давно заставили сесть.

Вдруг я заметил, что он смотрит не на пожар. Следуя за его взглядом, удивленным, испуганным, озадаченным, я увидел на опушке леса вооруженного всадника. Тот молча наблюдал за нами.

— Кто это? — спросил я Махмуда.

Он не ответил, продолжая неотрывно глядеть на всадника.

Я встал, решив подойти к незнакомцу.

Он неторопливо вытащил короткое ружье из-за пояса и оперся локтем на луку седла, не поворачивая дула ружья в нашу сторону.

Я остановился.

— Любуетесь? — спросил всадник, махнув рукой на пылающие леса.

Махмуд жалко и испуганно улыбнулся.

— Да вот люди рассказывали, приятель и говорит, пойдем поглядим.

— Есть на что.

Говорит незнакомец спокойно, почти тихо, вид у него рассеянный, словно до нас ему нет никакого дела, но смотрит по-прежнему в упор.

И я во все глаза разглядываю, не скрывая своего восхищения великолепием его оружия и красотой коня.

— Арабский? — спрашиваю.

На мой приязненный вопрос он не отвечает — его тяжелый взгляд неподвижен.

— И карабкались сюда только для того, чтобы увидеть это лихо? — по-прежнему спокойно спрашивает он.— Неужто не перевелись на свете такие дурни?!

— Знаешь что, приятель,— рассердился я,— не хватает еще на это спрашивать разрешения. А глумиться над людьми тебе легко, недаром ружье в руках.

— Я ни над кем не глумлюсь. Мне все равно, зачем вы сюда пришли.

— Мы в Подграб собрались. Писать заговоры крестьянам,— заискивающе объяснил Махмуд.

— Так вот, туда вы сегодня не пойдете. Возвращайтесь в город и передайте сердару Авдаге, чтоб он не посылал за мной соглядатаев.

— Какие соглядатаи, господи помилуй и спаси! — возопил Махмуд.

— Такие, как вы.

— А от кого передать? — спросил я.

— От Бечира Тоски.

— Ты Бечир Тоска?

— Я. Слыхал обо мне?

— Слыхал.

— Дурное иль хорошее?

— Хорошее, Бечир-ага,— подобострастно заулыбался Махмуд, показывая желтые зубы.