Сергей Парфёнов - Виа Долороза

– Ничего страшного! – невозмутимо ответил Абаев и кивнул на выходящего из юрты Владимира Бельцина. – Просто, Владимир Николаевич сходил облегчить желудок…

Как бы в подтверждение его слов российский президент, подошел к ним и, недовольно поглядывая на казахского коллегу, произнес тугим голосом:

– Немного желудок свело! Жарко…

Абаев грозно свел на переносице темные, словно нарисованные брови и кликнул:

– Мухтар!

К нему с видом побитой собаки подбежал толстый повар. Абаев начал что-то громко говорить ему по-казахски, но тот только разводил руками и повторял одну и ту же фразу. Наконец, Абаев гневно прикрикнул и повар торопливо затрусил к своим казанам. Абаев повернулся к Бельцину.

– Н-да, Владимир Николаевич! – произнес он виновато. – Похоже это моя оплошность… Признаю… Я ведь предупреждал, – казахская кухня не любит, когда её каноны нарушают… Сейчас мой повар сказал мне, что кумыс нежелательно смешивать с десертным винами… Даже с таким изысканными, как "Шато-Икем" и "Барзак"… Хотя! – круглое лицо его тотчас приобрело невинное выражение. – Это только мое предположение… Не исключено, что это был обычный тепловой удар… Но, если хочешь, я приглашу врача…

Бельцин неприязненно поморщился.

– К черту врача! – сказал он, отводя взгляд в сторону. – Ничего страшного… Вылет немного отложим… А эту хворь быстро выгоним… Старым сибирским способом! Александр Васильевич! – оглянулся он на Кожухова. – Я пойду пока купнусь, а ты принеси-ка мне стакан водки и полдюжины горошин перца… Улан, думаю, у твоего повара найдется перец?

– Конечно, конечно… – поспешно согласился Абаев. – Это не вопрос!

– Отдай тогда, Александру Васильевичу…

Бельцин направился к реке, а Абаев, прищурившись, посмотрел ему в сгорбленную спину.

Отлет Бельцина задержался на целых четыре часа.

Бельцин прилетел в Москву лишь затемно, когда ночь уже накрыла черным покрывалом город и столица погрузилась в сон, ещё не зная, какие события готовит ей наступающий день.

Суетливая подземка замерла до утра, спрятав в своих лабиринтах набегавшиеся за день поезда. На улицах последние одинокие автобусы спешили развести по домам запоздавших пассажиров. Даже влюбленные, по старой пословице "часов не наблюдая", устали бродить по бульварам и целоваться на облупившихся лавочках и решили расстаться до следующего вечера, отдавшись в нежные объятия Морфея. Правда, были и такие, кто не торопился ложиться в эту ночь. Как всегда не спали дежурные скорой помощи, спешащие с воспаленными от недосыпа глазами по очередному срочному вызову – то ли спасать от белой горячки очередного алкаша, то ли отвозить в роддом новую роженицу. Не спали на своем посту часовые у мавзолея, у этого вечного памятника недостроенному коммунизму, вперив отрешенный взгляд на пустую Красную площадь. Не спал и никто из членов правительства, собравшиеся в этот неурочный час в Кремле. Ярким пятном в темноте дремавшего Кремля светило одинокое окно в серой громаде четвертого административного корпуса. Но несмотря на яркий свет, в самом помещении царило тяжелое, пасмурное молчание, – совсем невеселыми были лица сидящих за длинным столом заговорщиков. Им уже было известно, что Бельцин благополучно прибыл из в Москву и отправился к себе на дачу в Архангельское… А это означало, их первоначальный план провалился…

– А как такое вообще могло произойти, Дмитрий Василич? – резко вскинулся со своего места вице-президент Линаев и впился придирчивым взглядом в посеревшее лицо маршала Вязова. Старый маршал сидел тяжело согнувшись, напряженно взгромоздив на стол большие сильные руки: у него тупо ныло старое ранение в левом боку. В середине войны, ему молоденькому старлею, командиру роты, осколок фугаса распорол левое подреберье, оставив выше бедра широкую рваную рану. Тогда, в сорок третьем, ему показалось, что все обошлось – ранение было касательным, жизненно важные органы были целы. Провалявшись пару месяцев в тыловом госпитале, он с красной нашивкой на груди, – отметкой о тяжелом ранении, – вернулся к себе в часть, но теперь, почти полвека спустя, старая рана всё чаще и чаще стала напоминать о себе тупой, давящей болью… Вскинул голову, Вязов угрюмо прогудел:

– Главком ВВС Шапкин без согласования со мною издал приказ, по которому все вылеты запрещены до его личного распоряжения…

Прогудев, он снова сгорбился над столом, а Линаев, едко скривившись, обвел сидящих сердитым и неприязненным взглядом.