Марлена Штрерувиц - Соблазны

Хелена ехала к доктору Штадльману. Новые снимки удались. Новую модель тоже звали Сабиной. Сабина Поточнигг. Веселая девушка. И без комплексов. Попросила только закрыть жалюзи на окнах. Фрау Шпрехер тут же исполнила ее желание. А потом сварила свежий кофе. Хелена не очень помнила, как прикрепляются аппликаторы. Она делала все точно так, как показывал доктор Штадльман. Но затылок Сабины Новотной отличался от затылка Сабины Поточнигг. Хелена не знала твердо, где кончается затылок. Или начинается. Сабине Поточнигг было двадцать лет. Во время съемки Хелена поняла, что означают слова "юная свежесть". Без Нестлера и Надольного они закончили быстро. Потом все вместе пили кофе. У Сабины Поточнигг и у фотографа были кошки. Они долго беседовали о последствиях стерилизации и кастрации. И надо ли дать им погулять перед тем как. Или оперировать сразу. Хелена вообще высказалась за свободную кошачью сексуальность. Ей объяснили, что она в этом ничего не понимает. Дверь открыла мать доктора Штадльмана. Хелена улыбнулась ей с особенной приветливостью. Женщина показала ей, куда идти. Не улыбаясь в ответ. Хелена прошла в комнату в конце коридора. Чувствовала спиной недоверчивый взгляд, пока не закрыла дверь. Доктор Штадльман сидел за столом. Укоризненно поздоровался. Как обстоят дела? Нужно двигаться дальше. Так или иначе. Наконец. Он ждал от Хелены большего. Хелена радовалась предстоящей беседе. Полагала, что сделала все правильно. Хелена положила фотографии доктору Штадльману на стол. Не говоря ни слова. Села в обтянутое искусственной кожей кресло. Следов на нем не видно. А может, кресло новое? Тут Хелена вспомнила, что в этот раз месячных снова не было. Надо к гинекологу. Не потому ли столь укоризненно смотрит матушка доктора? Ладно, подумала Хелена. Ждала комментариев доктора. Вдруг все это перестало ее интересовать. Перестало. С какой стати все ей только указывают? Почему она должна это терпеть? "Ты должна!" — сказала она себе. Но вовсе не обязана испытывать от этого радость. Доктор Штадльман просматривал фотографии. "Итак, что дальше?" Да. Стало быть. Если он одобрит фотографии, она будет завтра разговаривать с художником. Тексты-то у них уже есть. И тогда можно печатать первую брошюру о применении магнитных аппликаторов. Герр Нестлер заказал эскизы упаковки. И их тоже можно будет обсудить. "Мне бы хотелось женскую фигуру. Наподобие Венеры Милосской. С поднятыми руками. Но золотую. Она вся должна быть золотой. Как символ целительной силы". Хелена записала пожелание. Снова голая, подумала она. "Что-то вы сегодня невеселая", — сказал ей доктор Штадльман. Хелена только плотнее сжала губы. Ничего не ответила. Тогда доктор Штадльман дал ей телефон некоего профессора Хробата. При Поликлинике он возглавляет Институт акупунктуры. Да она же знает. Там, где Шницлер работал. Профессор Хробат выразил готовность испытать магнитные аппликаторы в своем институте. Нестлер должен обсудить с ним, чем еще можно подкрепить этот эксперимент. Хелена встала и собрала снимки. Взяла бумаги и сумку. "Я позвоню вам", — сказала она. Протянула доктору Штадльману руку. Попрощалась и ушла. Хотела сказать что-нибудь веселое. Но ушла.

Хенрик уехал. Хенрик сказал, ему нужно в Милан. Уладить дела. Хелена отвезла его на вокзал. Ночной поезд на Милан отправлялся в девять вечера с Южного вокзала. Хелена приготовила ему бутерброды. Вагона-ресторана не было. И никакой другой возможности раздобыть еду или питье. Только в Удине, если повезет, можно что-нибудь раздобыть. Или в Тарвисе. На перроне. Они купили бутылку минеральной воды в вокзальном буфете. В большом зале, наискосок от венецианского льва. На эскалаторе поднялись наверх. Было еще светло. Невысокое солнце на западе. Они шли по перрону вдоль поезда. Хенрик хотел найти место в первых вагонах. Солнце било Хелене в глаза. Она несла пластиковый пакет с провизией. Хенрик — свою маленькую сумку. Говорить Хелена не могла. Горло сжалось. Она то и дело сглатывала. Ей необходимо спросить Хенрика обо всем. Все это время она так и не смогла поговорить с ним. Он целые дни искал квартиру. Даже присмотрел одну. На Шварцшпаниерштрассе. По вечерам после ужина он уходил. Хелена ни разу не ходила с ним. Ей нужно высыпаться. Ведь ей нужно работать. И нельзя столько времени оставлять девочек одних. И Хелена боялась встретить Пупсика. Но Хенрик никогда и не спрашивал, не хочет ли она пойти с ним. Он говорил, что встречается с людьми, с которыми намеревается кое-что предпринять. По музыкальной части. Хенрик сказал Хелене, что в Милане будет жить у друзей. Не у дамы из Мюнхена. У нее ведь другой. Да если бы другого и не было, это ничего не меняет. Он верен ей. Это она должна знать. Что бы там ни было. На ходу Хелена сказала: "И тебе в самом деле некуда позвонить?" Хенрик положил руку ей на плечи. Он будет ей звонить. Регулярно. Он обещает. Честно. Пусть Хелена не волнуется. Жизнь ведь очень проста. Не так ли? Хенрик вошел в вагон. Он шел по коридору и заглядывал в купе. Хелена шла рядом по перрону. Потом Хенрик исчез. Хелена смутно различала его. Сквозь стекло окна и двери купе виден только силуэт. Он поднял сумку. Пристроил ее на багажную полку. Повесил плащ. Вышел из купе и пошел к двери. Спустился на перрон. Хелена ничего не чувствовала. Она подумала, что могла бы спокойно спать, пока он разбирается с багажом. И теперь не нужно постоянно следить, чтобы он не ссорился с девочками. Хелена подала Хенрику пакет с едой: "Не забудь". — "Не жди. Я провожу тебя и куплю газеты. А ты поедешь домой. Нет никакого смысла ждать здесь". Хенрик отнес провизию на свое место. Вернулся. Они пошли обратно. Отбрасывая длинные тени, наползавшие друг на друга. Хенрик обнимал Хелену за плечи. Они купили газеты. Хенрик остановился. Хелена поцеловала его. Ушла. Не оборачиваясь. Иначе она бегом вернулась бы к нему. Вцепилась. И больше не отпускала. Не оборачиваться было трудно. Хелена согнулась. Чтобы спрятать лицо. И боль за грудиной. Утишить это сухое жжение. Хелена была уверена, что больше никогда не увидит Хенрика. Добравшись до машины, она еще раз подумала, не вернуться ли обратно. Хочет ли она. Нужно ли ей это. Едва могла дышать. Нужно бежать обратно. За поездом. Хелена села в машину и поехала домой. По щекам ее текли слезы. Она вспомнила Анну Маньяни. Как та бежит за грузовиком. И как ее останавливают выстрелы. И как она хотела быть на ее месте. Но только в кино. Чтобы Хенрик увидел. Не мог не увидеть. И заплакал. И этот образ преследовал бы его до конца дней. Никогда больше не был бы счастлив. Никогда бы не смог полюбить. Никогда никаких женщин. Каждое переключение передачи. Каждое нажатие на педаль. Каждое включение сцепления. Каждое движение и каждый вздох уносят ее прочь от этого мига. Хелена с горечью наблюдала за собственными действиями. Как все. Всегда. Всегда все прощаются. Вежливо и спокойно. Никто не кричит. Никто не воет. Не цепляется. Не раздирает грудь. Не причитает. Ни на одном вокзале и ни в одном аэропорту не увидишь никаких трагедий. Хелене вдруг показалось это противоестественным. Отвратительным. Как спокойно и собранно плывут все параллельными курсами. Вечные похороны. На которых никто ни на кого не смотрит. Она ощутила вкус собственного отвращения. Она утвердилась во мнении о себе самой. Она труслива. Конформна. Хотелось глоток бурбона. Против этого металлического привкуса. "Ага, — подумала Хелена, — так вот до чего мы докатились". А потом спросила себя, откуда взялась сумка Хенрика. Где она была все это время. Всяко не на Ланнерштрассе.