Анатолий Андреев - Машина

Фросин внезапно устал. Разом. Это был сигнал — надо сменить тон, надо переводить разговор на конкретные рельсы, иначе его перестанут слушать. И он будничным голосом упрекнул:

— Ну, а что получилось у нас с М-вариантом? Заметили, не маленькие, как мы с ней заплюхались? И ведь на все конкретные причины есть. Кто из слесарей механизм бурения собирал? Я не хочу выискивать виноватых, пусть это на первый раз пройдет безнаказанно, на совести самого слесаря останется — того, по чьей вине механизм заедало. Шплинты ставить разучились, гайки перетягиваем, забываем подшипник смазкой набить. А подшипник опорный, на него нагрузка семь тонн, он после трех включений разлетелся. А кто из регулировщиков стал таким рассеянным, что забыл после настройки зажимы убрать, и целую смену вторая бригада мучилась, искала, откуда на экране прибора непонятная загогулина появилась? Или давайте вокруг посмотрим — вон там, на заготовительном участке, почему провода как попало разбросаны? А обрезков проводов на полу валяется, как будто год не подметали! А на себя посмотрите — у половины халаты без пуговиц, неглаженные. Стыд и срам — взрослым людям, квалифицированным специалистам приходится замечания делать! Так скоро до того дойдем, что я вам командовать буду: «Вытри сопли! Не ковыряй в носу!» Так я этого делать не хочу и не буду! Все! Я сказал. Вы слышали.

Фросин смолк. Какое-то мгновение стояла тишина. Еще дышали все враз, еще думалось в лад, бились сердца в унисон. Сзади, из толпы, не понять — кто, выкрикнул:

— Виктор Афанасьевич, дак ведь нечаянно я! Чес-слово, не нарочно!

Головы поворачивались на голос, глаза искали говорившего. Он возник вдруг надо всеми, видать, влез на что-то. На лице его было отчаяние:

— Ведь это я смазку в обойму не набил! Я, если бы вспомнил, сказал бы. А то узнал-то, когда подшипник полетел. А тут, конешно, струсил. Все равно, думал, ничего не изменишь, дак чего и говорить!

Его никто не корил, не осуждал вслух и оттого парню стало совсем плохо. Он позаикался немного, выкрикнул:

— Вот увидите — больше никогда... Чес-слово! Увидите,— и исчез, спрыгнул.

Фросин ожидал этого. Он поднял руку, сказал властно:

— Нет уж, давайте сейчас не будем искать, кто чего нахомутал. Если у нас есть конкретные предложения по улучшению работы, давайте выступим. А так вот — чего же себя корить понапрасну? Я и так знаю, Алеша, что ты не из кулацкой семьи, не специально песок в подшипник сыпал, вредительством занимался!

Виноватый Алеша, не уловив юмора, заорал было:

— Дак ведь не сыпал я песок, Виктор Афанасьевич! Я же нечаянно! Не было песка! — И смолк, заглушенный хохотом.

Фросин тоже смеялся. Он знал, что теперь бедному Алеше будут чуть не каждый день подходить друзья и предлагать, воровато озираясь:

— Слышь, Алешка, айда бомбу подложим! Рванем ихнюю машину, чтоб знали наших!

Но Фросин все-таки расшевелил людей — заговорили всерьез, и предложения были толковые. Доставалось, в основном, ИТР — организация труда еще хромала, были перебои в обеспечении деталями.

Фросин отгорел и слушал невнимательно — откровений он не ожидал, да их и не было. Но поскольку один ум хорошо, а много — лучше, а также поскольку снизу виднее, все замечания следовало учесть и причины устранить. Начальник техбюро записывал, и Фросин был спокоен — ни одно из предложений не пропадет, они все попадут к Василию Фомичу и к нему. Их, не торопясь, в рабочем порядке обсудят и обсосут. Если в них есть хоть малейшее зерно — они войдут в цеховой план мероприятий и обязательно внедрятся в жизнь.

Высшую пользу от собраний Фросин видел не в том, чтобы сразу получить от рабочих сверхценные предложения, а в том, чтобы разбудить в них саму готовность подавать эти предложения, работать сознательно и активно.

По внезапной аналогии ему подумалось: чтобы не были винтиками. И сразу защемило, засосало в груди, прополз тоскливый муравей вдоль спины. Вспомнился Фросину Алькин упрек — насчет винтиков. Жгло его воспоминание. И впервые он задумался: а может, неправ он был, добиваясь своего любой ценой? Может, прав был Гена?

Правда — хитрая штука. Она всегда не одна. Их несколько. У каждого своя правда. Все дело только в том, что настоящая из всех правд лишь одна, а она-то обычно и не лежит на поверхности. И путь к ней тоже обычно всего один, и не всякому дано сразу его отыскать.

Поэтому не стоит корить Фросина, что не к той правде и не тот он выбрал путь. Задним числом всегда ясно, что не так бы надо поступать, не теми средствами добиваться своей цели, даже цели, достойной всяческого уважения.