Анатолий Андреев - Машина

К исходу второй недели скептики и маловеры были посрамлены. Рифленые металлические поверхности, матово отражающие лучи скрытых светильников, уже не выглядели вызывающе. Они вписались в общий ансамбль. Василий Фомич каждый день, входя в цех, оглядывался вокруг, словно оказался здесь впервые. Фросин, глядя на него, убеждался, что все сделано как надо. Путево сделано.

Сам он этого не понимал. Брал только рассудком. Внутри все замерзло и не оттаивало, и Фросин устраивал себе сумасшедшую гонку, но легче от этого не становилось.

У Фросина хватало времени на все. Он ничего не забывал. Он снова, и тщательно, начал обосновывать необходимость исключить дублирование в работе цехов, специализировать их, выстроить структуру завода по технологическому признаку. Неудача была лишь очередным препятствием на пути Фросина. Куда вел этот путь? Фросин не знал, но идти было нужно, и он шел, и делал все так, чтобы пройти его как можно лучше, быстрее и с высоким качеством. И он устранял все препятствия быстро, энергично и фантастически целеустремленно.

Алия не звонила. Он ее тоже не искал. Она приходила домой на следующий день, когда он был на работе. Она забрала кое-какие свои вещички и оставила на столе ключ. Увидев ключ, Фросин без сил опустился на стул. Ключ говорил больше любой записки. В нем таился звук захлопывающейся двери. Сухой металлический щелчок замка бил Фросина изнутри, сверлил мозг. От него нельзя было избавиться, даже зажав уши. Ключ блестел в темноте. Когда бы Фросин ни зашел в комнату, его взгляд прежде всего натыкался на ключ.

Фросин убрал его со стола только через несколько дней.

Фомич вошел в цех, остановился, потопал ногами. От его топанья пошел гул — ну, чисто слон! Потом он поразглядывал носки своих ботинок — сбил ли снег? Чтобы удалось разглядеть, ему пришлось заметно перегнуться вперед. И лишь после этого он стряхивающим движением провел по плечам и рукавам пальто и пошел к себе.

Утреннее появление Василия Фомича являло целый ритуал. Выявили его, конечно, регулировщики — для этих зубоскалов не было ничего святого. Это они пустили слух, что вчера Фомич, наклонившись, сколько дает комплекция, вперед, что-то удивленно разглядывал на полу, а потом спросил дежурного, показывая вниз толстым волосатым пальцем:

— Это что, ноги?

— Ноги, Василий Фомич, ноги,— охотно подтвердил дежурный.

— Вот и я смотрю — ноги! — Фомич помолчал и озадаченно добавил: — Не мои, наверное. Своих я уже лет десять не вижу, живот мешает...

Ритуал появления Фомича повторялся изо дня в день во всех деталях. К его приходу регулировщики занимали позицию напротив двери. К ним постепенно стали примыкать слесаря. Наиболее несознательная часть зрителей заключала между собой пари — как далеко наклонится сегодня Василий Фомич и разглядит ли носки ботинок.

Насладившись зрелищем отряхивающегося от снега Фомича, регулировщики живо разбегались по местам — вот-вот должен был появиться Фросин. Над ним не посмеешься, даже за спиной. Он и спиной все видит. На два метра. Наскрозь. Ежели чего такое углядит — сам обсмеет. Оборжет. Обхохочет. Ухо с ним надо держать востро. Приятно с ним работать, он всегда держит в напряжении. Не страхом держит, нет, упаси бог. Не хочется в грязь лицом ударить. От постоянной приподнятости, напряженности мышц и ума и работа идет веселее.

С последней машиной, модернизированной, назревал кризис. Это почувствовали все. И машина делалась как-то с трудом, на нервах, и сдавали ее туго. ОТК зверствовало, заказчики цеплялись. Совсем было ее из цеха угнали, уже и эксплуатационники появились, подавленные непонятной заводской жизнью, изо всех сил изображающие равнодушие и невольно глазеющие, как на металлическом скелете будущей машины сосредоточенно возятся страх какие деловые работяги, парни и девчонки. Они по виду были совсем обычными, эти девчонки и ребята, и тем изумительнее казалась их причастность к машине, бесцеремонность, с какой они обращались с ней. Они не боялись лазать в ее нутро, с треском выдирали оттуда чего-то, что-то совали обратно.

Эксплуатационники, замороченные инструкцией, боявшиеся на машину дохнуть, протиравшие ее влажной тряпочкой, впадали в транс от вольностей, которые здесь позволялись с их божеством — Машиной. Люди, могущие такое себе разрешить, несомненно знали что-то, неизвестное простым смертным.

Уже пошла на прогон машина М-варианта, уже комсорг цеха Саша Белов подозрительно следил за растерянными геофизиками, чтобы на этот раз вовремя углядеть и пресечь нахально пытающиеся стать традицией розыгрыши. Конечно, он не уследил. Когда он спохватился, два приехавших за машиной парня уже битый час молча сидели за столом. Один из них ритмично соединял и разъединял два проводочка, а другой добросовестно пялился на мигающую лампочку, чтобы закричать: «Конец режима»,— как только она погаснет. Каждый из них не знал о выданном другому задании, каждый был уверен, что без его помощи сорвется регулировка. Под разными предлогами около них перебывали уже все слесаря. Они давились от сдерживаемого смеха. Саша примчался взбешенный. Он сказал чудакам, что все уже настроили и отрегулировали, и спасибо за помощь. Они ничего не подозревали и вежливо ответили: «Что вы, что вы! Может, еще что помочь надо?» Они не поняли, почему этот детина с нежным девичьим лицом и пшеничными выгоревшими волосами вдруг всхлипнул и умчался, выглядывая кого-то. А Саша думал, что опять придется на бюро ставить персональное дело, и опять это будут парнишки с их слесарного участка. Регулировщики в таких шутках участия не принимали, они были выше этого. Да и в самом деле, какой примитив — лампочка, батарейка и две проволочки... Нет, со слесарями еще работать и работать...