Анатолий Андреев - Машина

Остальные готовили к сборке детали на вторую машину. Было решено все, что можно, собирать сейчас, не дожидаясь прихода второй тележки. Технологам и конструкторам пришлось поломать голову, чтобы придумать новый порядок сборки.

Фросин настоял на испытании гидравлики до установки в машину. Приспособлений никаких не было, и механик за три дня ухитрился сварить из водопроводных труб неуклюжее сооружение, на котором, однако, можно был поставить и проверить гидроцилиндры. Несмотря на это Фросин продолжал относиться к механику настороженно.

Что там говорить, даже когда производство налажено у начальника цеха полно забот. А у Фросина их было выше головы.

Вдобавок выявилось много огрехов как заводских, так и разработчика. Детали не собирались, электронные блоки, превосходно работавшие поодиночке, начинали чудить как только их подключали друг к другу.

— Я бы удивился, если бы сразу все получилось. Даже испугался бы...— сказал Фросин на очередном совещании у главного инженера.

Главный хмыкнул:

— Так, может, это ты специально неполадки устраиваешь? Может быть, тебя наказать за это надо?— И успокоил: — Впрочем, найду за что наказать и без этого, не беспокойся!

Главный был немного фаталистом. Удачливость Фросина, легкость, с которой тот справлялся с трудностями, пугали его. Он ждал, что за полосой удач наступит полоса невезения. Поэтому надо было разбить первую полосу, в надежде, что и вторая полоса — невезения — не наступит. Главный страшно бы оскорбился, если бы его поймали на этом маленьком суеверии. Фросина наказывать он, конечно, не собирался, даже если и было бы за что. Не время было для этого — в другой момент Фросин получил бы сполна и главный порадовался бы от души любой его ошибке. Но сейчас, если он и «лягал» его (по выражению самого Фросина), то только потому, что не мог сдержаться. Фросин нутром чуял настроение главного и старался не ошибаться.

А вообще недоработок и ошибок или, как их называли на заводе, «хомутов» накопилось много. Фросин требовал пунктуальности во всем, что касалось документации. Однажды он заглянул в потрепанную амбарную книгу, в которую записывались замечания по конструкции машины и остолбенел. Этих замечаний было больше тысячи. «Придется Дюкову попотеть»,— невесело подумал он, представив уйму бумажной работы, которую нужно будет выполнить конструкторам, убирая ошибки в чертежах. А эта работа, в свою очередь, обязательно повлечет за собой новые ошибки...

Придвинулся и вступил в свои права новый год. Для Фросина он пришел почти незаметно. Сменилась только дата на документах, которые ему приходилось писать и подписывать.

На работе Фросину приходилось бегать за троих. А дома у него было все спокойно. Так спокойно, что не хотелось идти домой.

Одинокими зимними вечерами он все чаще вспоминал ту девчонку, свою попутчицу. Он почти забыл ее лицо, память вынесла только впечатление чего-то доверчивого и детски-строгого, да рука хранила пушистое и теплое ощущение ее шубки.

Все было правильно. Он не жалел, что выбросил ее адрес. Ни к чему было вновь встречаться с ней. Он просто вспоминал ее, и ему было тепло от этого.

Телефон на столике в прихожей не звонил, некому было звонить. Фросин иногда подходил к телефону, поднимал трубку и слушал длинный непрерывный гудок, чтобы убедиться, что аппарат работает.

Фросин и сам не смог бы объяснить, почему вдруг вспомнил о старом приятеле, университетском преподавателе. Фросин виделся с ним не чаще раза в два года. Такова участь всех старых приятелей. И позвонил Фросин ему вроде безо всякой задней мысли...

— Ну, как она, ничего? — спросил Фросин, не здороваясь.

— Бьет ключом...— ответил тот, дожевывая что-то. Слышен был голос его жены — спрашивала, кто звонит.

— Она должна бить. На то она и такова — се ля ви.

Видимо, таким манером и нужно говорить со старыми приятелями. Фросин был в этом не уверен, но разговаривал почему-то именно так. И они отвечали ему тем же. Вот и сейчас — на том конце провода засмеялись и удовлетворенно сказали:

— Правильно, такова се ля ви. А также — ищи шерше ля фам!

И захихикали — Фросин-то замолчал! Крыть ему, Фросину, нечем! А Фросину крыть было действительно нечем. И незачем. И он сказал серьезно:

— Ищу... Ля фам...

— А зачем? Я бы не стал искать! — Приятель не мог сразу сойти с наезженных рельсов разговора.

— Откуда я знаю, зачем...— Фросин говорил всерьез и вроде в шутку, и приятель наконец заинтересовался: