Арно Шмидт - Респубика ученых

Но — (видимо, все-таки, я был прирожденным репортером; ибо не смог удержаться от вопросов: от вопросов ли?!): «И каков же должен быть результат?» (У лошадей, после того, как Грегсона спарили с Джейн Кэппелмен. — Он пожал плечами: «Может быть, кентавры. — Товарищ Жуковский?» Но и тот не знал, что ответить. — «Поживем — увидим»: «Хар-рашо».

Узнаёт ли овчарка «свое тело»?: Я имею в виду, узнаёт ли пересаженный в собаку мозг свое прежнее, обретшее чужой мозг, изменяющееся тело? — Они, неприязненно хмурясь, покачали большими головами: «Существует, кажется , еще не выясненная до конца связь. Часто оба испытывают взаимное влечение, любят бывать вместе» (собака спала в таких случаях в комнате своего хозяина; скулила, когда он ее оставлял. Но бывало и так, что она кусала его, — во всем этом еще нет окончательной ясности.)

«Граница зоны»: с мокрой от дождя стены во весь голос взывали красные буквы: «Вы покидаете лагерь мира!»/Еще раз обернуться, взглянуть назад. Я спросил, сделав над собой усилие — для одного человека этого было слишком много: «Господин Успенский?: Кто Вы, собственно?!»/Он поклонился, держа в руке черный котелок: «Руководитель Объединенных Восточных Разведывательных Служб». И — официальным тоном — через Елену: «Я ожидаю мистера Инглфилда в 11 часов в Нейтральной полосе: для переговоров!» (И церемонное «До свидания!» Со всех сторон раздавалось: «Good bye, Sir.»). [208] До свидания, сэр! (англ.).

Между двумя мокрыми от дождя высотными зданиями (перед ратушей): Не может быть, чтобы никто меня не встретил! (Ах, да: мы ведь не договорились о времени встречи. Я пошел за угол дома-башни, похожего на карандаш (какой длины мой новый карандаш? Примерим-ка). [209] Новый карандаш наверняка не более семи дюймов длины; чтобы узнать это, нет никакой необходимости сверять его по масштабной линейке. Мимо архива (где хмурый и сгорбленный индиец читал у открытого окна книгу: такова сила привычки!)./Затем вверх по Портовой улице, уже перейдя на правую сторону острова, к гостинице (пойдем-ка помедленнее: необходимо привести свои мысли в порядок. — Нет-нет! Нельзя медлить! Надо бежать!: ведь те, в лошадином загоне, мечтают вырваться на свободу!!) -

Задыхаясь, я влетел в дверь гостиницы , дождевая вода стекала у меня по лицу; портье в недоумении оглядывал меня./С трудом отдышавшись, я сказал ему, куда я спешу: «К мистеру Инглфилду!»/А пока придется подождать в кресле. (Но не успев усесться, я вскочил, как ужаленный: ведь теоретически вполне могло случиться так, что садишься в кресло, обтянутое твоей собственной кожей! С книгой в руках, переплетенной в твою собственную кожу; на плечах — подбитая теплым мехом куртка из собственной кожи: я ли, ты ли — кто разберет? Можно потягивать водку, налитую в бокал, сделанный из твоего собственного черепа: налей-ка нам, Розамунда! Хихикая, разглядывать собственный голый череп: с пиететом водрузить свой собственный скелет в рабочем кабинете. — : Можно было бы… /Наверняка: ничего особенного, вполне возможно!: Конечно, ничего особенного, если стройная тридцатилетняя женщина, согласившись на пересадку своего мозга в тело молодого человека, проводит одну-две ночи со своим собственным телом, куда, в свою очередь, вживлен другой мозг. Критически разглядывать себя самого, делая круги вокруг своего собственного тела: Пифагор не имел ничего против, ведь этот процесс никогда не был одновременным, а всегда строго последовательным, протяженным во времени!)./ — «Да?: Да, подходите сюда!!»

: «Мистер Инглфилд? — : Не могли бы Вы прийти сей-час же, как мо-ожно быстрее?/Ах, Вы уже ждете меня?/Да, срочно: дело идет о жизни и смерти!»

И вновь глазеть на роскошное убранство комнаты: тут уж мы, люди Запада, непревзойденные мастера!/Какой простор для новых похищений!: наши тела пришлют нам обратно; ведь главное они заполучили! Они скрывают наши мозги в телах крупных животных; прячут их в лошадиные головы: что сделает Успенский и К°, если до октября не будет достигнута договоренность? — Выбросят мозги? Уничтожат? (После того как Грегсен покрыл им целый татарский табун кобыл — что ему, пожалуй, еще и понравилось; интересно было бы узнать, так ли это). (Или пересадят из зловредности наши мозги акуле с отвратительно большим количеством зубов?: «Для советского человека нет ничего невозможного»)./Ну, а если взглянуть на это дело без излишних эмоций, трезво взвесить все «за» и «против» — напоследок обмозгуем и этот вариант, но только уж чтобы больше не ломать над этим голову! Взять, например, этого отважного пса: чувствует ли он себя на самом деле более несчастным в собачьей шкуре, чем в бытность свою человеком? Ведь не секрет, что существуют натуры, подобные куперовскому Кожаному Чулку, словно покрытые корой отчуждения, добровольно порвавшие все привычные связи с людьми: без устали бродят они по лесам в непогоду и ветер; по-волчьи охотятся и пожирают добычу; ложем им служит старая, чудесно выцветшая трава, лампой — луна, вместо крыши над головой у них шляпа. По временам в них просыпается неутолимое желание уйти с каким-нибудь первобытным племенем, вроде индейцев, в лесные заросли, в джунгли, в тайгу: разве не может случиться так, что подобный человеческий тип добровольно — и с наслаждением! — даст превратить себя в овчарку? Ведь в этом случае он вместо шестидесяти будет пробегать по двести километров в день! И наверняка в волчьем обществе Венере Милосской предпочтут великолепную серебристо-серую волчицу, у которой кончик каждого волоска на шкуре окрашен чернью./(Да ведь тут простор для самого изысканного остроумия, масса поводов для всякого рода смешных историй: что, интересно, рычал, задыхаясь от смеха, пес Тирас, когда он тащил по улице секретные бумаги Инглфилда? Или тот, вчерашний, срочно передавший Успенскому сообщение о намерениях Инглфилда «обменяться»! — Не-ет; о большинстве людей сразу и не скажешь — по крайней мере, при нынешнем состоянии умственных способностей — что для них лучше — рыскать волком по полям и лесам или вести жизнь разумного человека?) /…/. Если только Ингл: