Арно Шмидт - Респубика ученых

И тут же меня так шатнуло, что я оперся о стену: они, встав полукругом, выжидающе смотрели на меня; и Елена перевела, все еще прикрытым марлевой повязкой ртом: «Что с тобой?»/Я безуспешно пытался проглотить вставший в горле ком: «Елена!» — прохрипел я: Так, стало быть, то, что я видел тогда… это и был Ступин?!/Она, смеясь, рассказала нашим спутникам о приключившейся со мной истории, о том, как я говорил «госпожа Ступина». Успенский фыркнул: «Хор-рошо»; и специалист Жуковский пояснил: «Ничего особенного; можно пересадить мозг мужчины в тело девушки. Товарищу Ступину для его нового шеститомного романа необходимо было изучить множество самых различных чисто «женских ощущений», поэтому он, по зрелом размышлении, сделал свой выбор в пользу женского тела.» /(Так вот откуда это мастерское изображение внутреннего мира юной девушки! Вот откуда его неслыханная способность художественного перевоплощения, проникновение в сферу тончайших переживаний, неуловимо-мимолетных девичьих причуд и капризов: вот где он взял краски для потрясающего описания грандиозного акта дефлорации в четвертом томе — картины, которую даже наши профессиональные завистники вынуждены были признать неподражаемой: тут вся штука, оказывается, была в том, что автор был един в двух лицах — он же парень, он же и девка!).

Тересиас!: полыхают на стене огненные слова: Проблема Тересиаса! Ведь он тоже, по слухам, обладал двойственной природой (и даже объявил во всеуслышание: в женском естестве жить еще приятнее!)./Или Торне Смит, автор «Turnabout»!). [198] Изменение (англ.).

Идемте: есть.»: да, нервы у них в полном порядке!/ — «Нельзя ли мне еще немного побыть на свежем воздухе?» — Они успокаивающе замахали руками: ну, конечно! (Профессор попрощался с нами: до завтрашнего утра.)

Между клиникой и МТС: Увы! теперь мне вспомнилось еще и это! (А благоухающий простор лугов, окутанных туманной мглой, казался таким безмятежным! С полей, где уже созрели хлеба, доносился скрежет чучела, поставленного, чтобы отпугивать птиц: «Никто не спит!»). Но на уме у меня было другое:

«А что Вы делаете — если позволите спросить — с мозгами «молодых людей»? Тех, кого вы лишаете их собственного мозга?» И сам себе, тяжело вздохнув, ответил: «Выбрасываете, что же еще». «О, вовсе нет», бодро заверил меня Успенский: «Они вовсе не пропадают: завтра утром, перед Вашим отъездом, мы Вам кое-что покажем — у нас есть много чего показать Вам.» (И снова смеялись его черные глаза-вишни: в этих парнях слишком много азиатского; в душу им не заглянешь.) /Но как прекрасна эта широкая панорама лугов: вдали, на расстоянии почти в милю, опушка леса. Видимо, эти пространства заменяли им недостающую степь; на нашей стороне все было усажено деревьями, как в парке. «Мне чудится, будто под окнами шумят деревья парка, омытые дождем» (То есть, мне — mo это как раз не чудилось!).

Назад по улице Октябрьской революции: «Ведь в принципе — теоретически — можно сконструировать некий сверхмозг?: Безошибочный глаз художника; языковое чутье писателя; ухо композитора?» (Или, еще шире: соединить все эти качества с плечами боксера, желудком страуса и кое-чем еще тигрицы?). Он поднял еще выше и без того высоко вздернутые плечи: «Это представляет из себя немалую проблему. — Но завтра спросите об этом профессора Жуковского: я не могу Вам ответить.»

За заказанным заранее угловым столиком «Красной гостиницы»: «Товарищ — стахановка в стенографии и в изучении американского». (Имелась в виду Елена; мы сидели втроем.) (Да, лучше бы сменить тему: придать разговору чисто застольный характер, более соответствующий божественно сырому ростбифу и огромным, величиной с человеческий мозг, картофелинам.).

Застольные разговоры: О «русском кино», хорошем кино./О гнилом Западе: многие из ваших деятелей искусства добровольно покидают остров: видимо, им тут «нечего делать»! (И я должен был, сам не желая этого, согласиться; дело обстояло именно так.)/О том, как русские потребовали, чтобы принятому на Западе закону о «богохульстве» или был противопоставлен аналогичный закон, преследующий за «преступления против атеизма», или чтобы оба закона, как явно несуразные и смешные, были упразднены: «И они были упразднены». (С тех пор всем церквам и храмам острова запрещалось по внешнему виду отличаться от прочих домов; христианским церквам, например, было предоставлено право помещать на фронтоне небольшой, почти незаметный, «не оскорбляющий взор» крестик. — «Да: о деле с колокольным звоном я случайно кое-что слышал». Они удовлетворенно переглянулись: «Ва-аше здоровье!»)/Но я очень осторожно отпил лишь небольшой глоток хорошей водки; у меня еще были на сегодня кое-какие планы./(Хотя аппетит у меня безвозвратно пропал! Я обратился к прекрасной Елене; спросил ее, пристально глядя ей в глаза: «А ты — это на самом деле ТЫ?» — Она сразу же поняла меня, кивнула с серьезным видом и ответила: «Я — пока еще Я» (Вот видите: «пока!».)./«Ваше здоровье, мистер Успенский!» (Он с улыбкой воспринял непривычное — иностранное! — обращение. Даже заулыбался еще шире. «И его жена Туснельда тоже пила как лошадь», это уже Елена: «Ва-а-ше здар-ровье!»/Тут пошли новые обвинения в адрес Дикого Запада: разве не пыталась в свое время НАТО устраивать свои заседания на острове? Объясняя это тем, что здесь, мол, «исключительно благоприятные условия»?: Предложение это было отклонено голосами представителей Восточного блока и нейтралами. (Все это, если только это было правдой — а я ни на минуту не сомневался в этом: у старой НАТО наглости на это вполне хватило бы! — явилось еще одним печальным свидетельством бесчисленных постыдных ошибок и позорных провалов Запада. На Востоке и в Центральной зоне всегда хватало ума «подставить» нас, подстроить дело так, чтобы мы первые сморозили какую-нибудь глупость — нейтралов при одном упоминании нашего имени начинало трясти — а всем этим пользовались красные. Инглфилд мог говорить все, что ему угодно: да, сила-то у нас была, а вот сообразительности недоставало! — Все у нас было, все при нас — и интеллигентность; и спортивность; и блестящие техники; и одареннейшие скульпторы, как, например, Берти Саттон: но при всем при том мы оставались непроходимыми тупицами!: «Ва-а-ше здар-ровье, гражданин Вайнер!» — (Это мне в отместку за давешнего «мистера»!)).