Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены

– Я человек весьма не публичный. Мы с братом очень разные люди. Разные стороны медали.

– Но у вас очень много общего. Что вы делаете, когда злитесь?

– Я никогда не злюсь. Обычно у меня вообще никаких чувств нет. – Я смотрю на часы: – Сейчас нам придется прерваться. Мне нужно подготовиться к занятию.

– Я бы хотел снова с вами увидеться.

– В приемные часы моя дверь открыта.

– На следующей неделе?

– Почему нет? Если вам это необходимо. Можно спросить, как вас зовут?

– Райан.

– Забавно, – отмечаю я. – Никогда не встречал еврея по имени Райан.

– Нас очень мало, и мы рассеяны в общей массе, – поясняет он и на выходе добавляет: – До следующей недели.

Все полки моего офиса забиты никсонианой: я специально собирал здесь толстые исторические книги, чтобы студенты в моем кабинете видели хранилище исторических материалов. Еще у меня есть несколько редких политических плакатов: Макговерн/Иглтон, Хамфри, Джеральдин Ферраро. Я аккуратно их снимаю и сворачиваю. После Никсона следующий мой любимый политик – Л.Б.Дж. Я думаю, это связано с периодом, когда я обрел политическое сознание, осознал, что существует мир за пределами гостиной моих родителей.

Перед занятиями по дороге я заношу коробки к себе в машину. Конверт лежит на переднем сиденье. Дверь заперта – но вон он, прямо на сиденье и лежит. Это Шварц туда его подложил? Меня все-таки подставляют?

Я беру конверт и пытаюсь вернуть его в машину Шварца, но у него дверцы заперты. Сую конверт через верх окна. Край его проходит, но там, где потолще (купюры) – застревает. Я бегу обратно в офис декана. Дверь у Шварца закрыта, секретарши факультета тоже нет. Черт!

Кладу конверт обратно на сиденье моей машины, запираю дверцу и спешу в аудиторию. Не хочу таскать конверт с собой. И не хочу ссоры в аудитории.

– Здравствуйте, – говорю я, входя.

Аудитория заполнена лишь на треть. Я даю студентам несколько минут, чтобы собраться, потом начинаю с серии объявлений об экзаменах и крайних строках записи у регистратора.

– Как вам известно, у вас было задание написать статью, которую надо сдать не позже чем сегодня. Прошу собрать и передать сюда работы. – Я жду, пока будут переданы двенадцать работ. – Хотелось бы знать: когда как-то дадут о себе знать остальные?

Ни слова. Смотрю на стол. Верхняя статья озаглавлена: «Ричард Никсон как злодей. История в картинках».

Пролистываю работу. Студент вместо статьи сделал книжку комиксов. Мне полагается испытывать недовольство, но идея увлекает. На рисунках – шаржи на Никсона, Халдемана и Киссинджера, с гипертрофированными чертами – развитие темы «Не видь зла, не слышь зла, не говори зла». И контуры специально размыты, как после фразы: «Позвольте мне высказаться совершенно ясно».

Глаз у меня пульсирует болью, я чувствую, как он закрывается, а второй, будто из солидарности, сузился до щелки.

– Хорошо, так на чем мы остановились?

– Уотергейт, – подсказывает кто-то.

– Отлично. И что мы знаем об Уотергейте?

– Первый из «гейтов», – говорит кто-то из студентов, остальные смеются.

У студентки звонит телефон. Звонит, звонит, пока наконец она вытаскивает его из сумки. Все наблюдают.

– Алло? – произносит она. Я таращу на нее глаза, потрясенный, что она вот так посреди занятия отвечает на телефонный звонок.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Моя мать, – шепчет она громко.

– Передайте мне телефон, – требую я, и его передают вперед. – Алло?

– Кто это? – спрашивает мать.

– Это профессор Сильвер. С кем я говорю?

– Малина Гарсия.

– Сколько у вас детей, миссис Гарсия?

– Четверо.

– Это прекрасно. Вы, наверное, гордитесь ими. Но у нас сейчас занятие.

– Ой, – говорит она, – по йоге? Мои девочки йогу обожают.

– Нет, миссис Гарсия, не по йоге. Вам что-нибудь говорит имя «Ричард Никсон»?

– Да, конечно. Президент, который умер от этой забывательной болезни. Так жалко, такой красивый был мужчина.

Дочь в аудитории краснеет.

– Да, миссис Гарсия, красивый был мужчина. С вами разговаривать – просто удовольствие. Ваша дочь должна была сегодня сдать работу. Она что-нибудь об этом говорила?

– Нет, не помню.

– Вы примерно знаете, о чем она могла бы писать?

– Пожалуй, нет.

– У нее есть привычка обсуждать с вами учебные дела?

– Не особенно. Обычно мы говорим о родственницах, о ее подругах, ну, и прочее в таком роде.

– Благодарю вас, миссис Гарсия. – Я вешаю трубку и отдаю телефон владелице. – У кого-нибудь еще есть срочный телефонный разговор? – Ответа нет. – А забавно, что во времена Никсона не было сотовых телефонов, текстовых сообщений, «блэкберри». Представьте, как могло бы все повернуться по-другому, если бы Никсон работал с передовой техникой, а не со старым магнитофоном с большими кнопками, которые легко перепутать – так что секретарша случайно нажала не на ту кнопку, а потом, отвечая на телефонный звонок, наступила на педаль дистанционного управления и все стерла.