Ингеборг Бахман - Малина

Мои заемные взгляды уже идут на убыль. Я все легче расстаюсь с Иваном и все легче нахожу его снова, потому что думаю о нем уже без прежнего властолюбия, могу даже на несколько часов выпустить его из своих мыслей, а чтобы ему не приходилось во сне беспрерывно растирать себе запястья и щиколотки, я его больше не сковываю или сковываю некрепко. Он уже не так часто морщит лоб, морщины у него разглаживаются оттого, что диктатура моих взглядов и моих ласк смягчилась, я только на миг очаровываю и околдовываю его, дабы мы могли разойтись с чувством облегчения, один выходит из дверей, другой садится в свою машину и что-то бормочет: «Если сейчас без двадцати четыре, то я еще вовремя доберусь до территории ярмарки, а ты?» — «Я тоже еще вполне успею, нет, ничего особенного, завтра я кое с кем поеду в Бургенланд, нет, без ночевки, я еще не знаю, что мои друзья…» Тишайшее бормотанье, поскольку один не знает про другого, что там за дела с этими друзьями, с ярмаркой и Бургенландом, к какой жизни относятся эти слова. Я обещала Ивану впредь надевать только такие платья, которые делают меня красивой и счастливой, еще я впопыхах обещала Ивану регулярно есть и не пить. В крайней спешке дала я слово Ивану, что буду спать, отсыпаться, очень крепко спать.

Хотя мы разговариваем с детьми, но сами тоже перебрасываемся над их головами намеками, отрывистыми немецкими фразами, а если это становится совершенно неизбежным, то подмешиваем к ним и английские, английская азбука Морзе требуется нам не для сигнала SOS, с Иваном и с детьми у меня все уже наладилось. Однако в присутствии детей я сдерживаюсь и в то же время становлюсь более словоохотливой, нежели с Иваном, ибо тогда я воспринимаю его не как Ивана, который для меня все, а как отца Белы и Андраша, только поначалу я была неспособна выговорить при детях его имя, пока не заметила, что они это делают сами, но Андраш, если он начинает хныкать, порой еще кричит: «папа!», — видимо, это слово более раннего детства. В последнюю минуту Иван решает взять меня в Шенбрунн, потому что Андраш, которому я, конечно, полюбилась, спросил его: «А она не поедет с нами? Пусть она поедет!» В обезьяннике оба мальчика виснут на мне, Андраш вцепляется мне в руку, я осторожно, все ближе, притягиваю его к себе, я не знала, что детские тела теплей и приятней на ощупь, чем тело взрослого; Бела, из ревности, тоже теснее прижимается ко мне, он делает это только из-за Андраша, ребята такие приставучие, словно им долгое время не хватало человека, к которому они могли бы приставать и лепиться, а мне только этого и надо. Иван помогает нам скармливать обезьянам орехи и бананы, так как мы трое держимся друг за друга и хохочем, а Бела кидает орехи мимо. Я стараюсь все объяснить про павиана и шимпанзе, я не подготовилась к этому часу в зверинце, надо было мне почитать «Жизнь животных» Брема, перед змеями я окончательно пасую, я не знаю, ест ли вон тот уж белых мышей, о чем спрашивает Бела, или жуков и листья, как предполагает Иван, у которого уже болит голова; я кричу ему: «Ступай-ка ты вперед!», потому что Бела и Андраш хотят еще увидеть ящериц и саламандр, и поскольку Иван нас не слышит, я выдумываю невероятные повадки пресмыкающихся, истории из их жизни, любой вопрос мне нипочем, я знаю, из каких стран они родом, когда они просыпаются, когда идут спать, что едят, что думают и до скольких лет живут — до ста или до тысячи. Только бы Иван не был так нетерпелив, из-за головной боли, из-за невыспанности, — нам ведь надо еще к медведям, мы кормим тюленей, а когда подходим к большому вольеру для птиц, я выдумываю невесть что про коршунов и орлов, на певчих птиц времени уже не остается. Мне приходится сказать, что всем нам Иван возьмет у Хюбнера по мороженому, но только если мы пойдем побыстрее, иначе никакого мороженого не будет, я говорю: «Иван ужасно на нас рассердится!» Но действует только мороженое. «Пожалуйста, Иван, ты не мог бы взять нам мороженое, я уверена, ты детям обещал (через головы детей: «Please, do me the favour, I promised them some icecream» [36] Пожалуйста, сделай мне одолжение, я обещала им мороженое (англ.) . ), а тебе лучше всего выпить двойной кофе с молоком. Иван раздраженно делает заказ, он, видимо, без сил, а мы с ребятами толкаем друг друга под столом ногами, потом все сильнее наступаем друг другу на ноги, Бела истерически хохочет: «Ну и туфли у нее, вот дурацкие туфли!» За это Бела получает от меня легкий пинок, а Иван еще пуще раздражается: «Бела, веди себя как следует, не то мы сейчас же поедем домой!» Но мы все равно должны сейчас же ехать домой, как бы ни вели себя дети, хорошо или плохо, Иван заталкивает их на заднее сиденье, а я на минутку задерживаюсь и, пока Иван ищет меня глазами на другой стороне, покупаю два воздушных шарика, у меня нет мелочи, какая-то женщина помогает мне разменять бумажку в пятьдесят шиллингов и с жалостливой любезностью говорит: «Это, видимо, ваши дети. Милые у вас дети!» А я безутешно отвечаю: «Спасибо, огромное спасибо, это было мило с вашей стороны!» Я молча сажусь в машину и сую каждому из милых деток нитку с шариком. По дороге Иван говорит: «You аге just crazy, it was not necessary!» [37] Ты с ума сошла, незачем было это делать! (англ.) Я оборачиваюсь и говорю: «Ну и кудахтали же вы сегодня, от вас с ума сойти можно!» Бела и Андраш корчатся от смеха: «Мы кудахчем, куд-куда, куд-куда, мы кудахчем!» Когда поднимается такой гвалт, Иван начинает петь, Бела и Андраш перестают кудахтать, они тоже поют — и фальшиво, и точно, и громко, и тихо: