— Конечно, конечно, оставайтесь первым главой ешивы и ее директором! Вам только надо снова начать заходить в вашу ешиву и проводить уроки, а также обратить внимание на поведение учеников, — воскликнул реб Менахем-Мендл. Но как только он заговорил о войне, которую необходимо начать против светских книжек, директор ешивы снова погрузился в состояние мрачной беспомощности и сказал, что в его нынешнем состоянии духа ничего не сможет сделать.
— Так что же будет? — спросил реб Менахем-Мендл, а реб Цемах Атлас ответил:
— Ничего. Ученики будут читать эти дурацкие истории до тех пор, пока им не станет от них тошно, и тогда они вернутся к изучению Геморы.
Низенький, худенький глава ешивы шел по Синагогальной улице к себе на квартиру помрачневший, как будто в его голову проник мрак комнаты директора ешивы. Помимо бед реб Менахема-Мендла в ешиве, жена не переставала жаловаться ему в письмах на то, что больше не может быть одна. К тому же он страшно тосковал по их мальчику.
На квартире у реб Липы-Йоси в последнее время тоже был ад. Жена резника ссорилась со своим мужем намного больше, чем раньше, а ее отец реб Липа-Йося кричал зятю с бешеной злобой, что тот своего не добьется. Чего хотел реб Юдл и чего он не добьется, реб Менахем-Мендл понятия не имел. Во всяком случае, он не собирался бросать ешиву на произвол судьбы, возвратившись в Вильну. Он станет вести уроки, пока ученики будут приходить его слушать. А обывателям он скажет, что сделал все, что мог, чтобы остановить эпидемию нерелигиозных книжек. Большего он сделать не может.
Молодые женщины сидели на крылечках, поздравляя друг друга. Жена резника Хана-Лея снова была беременна и ходила между соседками, заламывая руки: сердце подсказывает ей, что на этот раз она родит мальчика, а ее Юдл готовится сам сделать сыну обрезание. Женщины ужасно издевались над Ханой-Леей, говоря, как бы ее муж, этот недотепа, не зарезал сына, как он портит скотину, которую режет так, что она становится некошерной. Реб Менахем-Мендл, квартирант резника, не знал, почему реб Липа-Йося и его дочь в последнее время так беснуются по поводу младшего резника, точно так же, как не понимал, почему у этих женщин, сидящих на крылечках, так хорошо на душе, что они непрерывно смеются.
Понемногу жители местечка разошлись, в синагоге погасли светильники, обыватели вернулись домой после изучения Торы. Окна синагоги выглядели словно затянутые облаками грусти. В конце месяца ав, прозванного ав-утешитель [59] Менахем-Ав ( древнееврейск. ).
, сыны Торы начали приходить в синагогу и по вечерам, а наиболее прилежные засиживались и за полночь. Теперь ешива пустовала, темнота таилась во всех ее углах. Ученики сидели по квартирам или в странноприимном доме и читали светские книжки. Вместо голоса Торы по ночам раздавался из прибрежных кустов задорный смех, то и дело взвизгивали девушки. Парочки из библиотечной компании лежали там, как дикие утки в камыше. Надгробия на противоположном берегу прятались глубже в траву и в темноту, чтобы не слышать этого затаенного шушуканья, этих звуков развратных поцелуев и голодного мычания. Высокие кусты над головами спрятавшихся в них парней и девушек раскачивались, трепетали в такт их вожделению, вода припадала к берегу с тихим плеском затаенного лихорадочного желания.
После полуночи парочки выбирались из своих укрытий. Парни и девицы, обняв друг друга за талии или за плечи, отправлялись к рыночной площади. С тех пор как библиотекарей утром в субботу «Нахаму» вышвырнули из синагоги, по местечку ходили как новая поговорка слова, которые реб Гирша Гордон крикнул Дону Дунецу: «Мидраши, говоришь? А кисти видения ты носишь?» После полуночи эти черти из библиотеки выстраивались в ряд напротив дома реб Гирши, Меерка Подвал взмахивал рукой, как мечом, и вся компания в полную грудь рявкала, как полк солдат на параде:
— Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, который освятил нас Своими заповедями и дал нам повеления о кистях видения.
— Цицес! [60] Кисти видения ( идиш ). Грубая игра слов — так же звучит на идише слово «сиськи».
— разносилось по пустому рынку и между домов, как будто черти скакали там. Откуда-то набегал пыльный ветер, подхватывал этот крик и разносил его по местечку:
— Цицес! Цицес!
Эхо рассыпалось и неслось на противоположный берег реки через деревянные мосты.
— Цицес! Цицес! — как будто покойники пробудились с криком, что приходит время воскрешения мертвых, и требуют, чтобы им принесли на кладбище арбеканфесы с кошерными кистями видения.
Читать дальше