Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Я думал, что, увидев меня в моем нынешнем убогом положении, он попросит прощения за то, что разрушил мою жизнь. А он вчера ругал меня еще больше, чем прежде. — Вова Барбитолер постучал пальцем по пустому чайному стакану, и его глаза загорелись. — Ну, коли я такой жестокий злодей, как он говорит, то он мне сейчас за все заплатит. Я буду делать так, что ему тут станет тесно, пока он не будет вынужден бежать отсюда.

Реб Авром-Шая слушал, опустив глаза и положив левую руку на лоб. Он тосковал об удовольствии лежать на кровати с книгой в руках и размышлять над спором двух танаев из Мишны. Пусть директор ешивы и этот еврей угробят друг друга, лишь бы не уступить. Реб Авром-Шая чувствовал, что на этот раз не может сказать себе, что не вмешивается в ссору, ибо слаб и болезнен и не хочет впустую тратить время, предназначенное для изучения Торы. На этот раз ему все-таки придется вмешаться, из этой ссоры может получиться ужасное осквернение Имени Божьего. Кроме того, ему теперь еще больше, чем прежде, жаль директора ешивы. Его надо спасать.

— Если вы хотите именно прогнать реб Цемаха из местечка, то у вас это получится, но себя самого вы этим сломаете еще больше, — сказал реб Авром-Шая после долгого молчания.

— Почему это должно еще больше сломать меня? — распахнул свои красноватые от лопнувших кровяных сосудиков глаза Вова.

— Пока вы не добились своего, вы думаете, что месть насытит вас. Однако мстительность — не еврейское качество, и месть только сильнее сломает вас.

Молчание ночного леса просачивалось через темное окно. Желтоватый свет лампы и тени в столовой еще больше углубились и придали оттенок какой-то загадочности шепоту реб Аврома-Шаи. Вова с затаенным страхом смотрел на печального ребе и думал: «Он прав! Если бы я давным-давно, годы назад отослал разводное письмо Конфраде, она бы не приехала из Аргентины, чтобы забрать Герцку. А если бы она все-таки приехала, он бы не уехал с такой враждебностью ко мне».

— В споре, который ведется не ради Царствия Небесного, не бывает настоящего победителя, который получил бы удовольствие от победы, — реб Авром-Шая встал, сутулясь, и сложил ладони. — Из всего, что я о вас слышал, а теперь сам вижу, очевидно, без всякого сомнения, что вы страдалец. Однако и реб Цемах Атлас тоже несчастный человек, несчастный из-за своего характера.

— Он сумасшедший! Я вам уже говорил, что он вчера ругал меня еще худшими словами, чем в Вильне, когда отнимал у меня сына, — Вова тоже медленно встал.

— Он ругал вас потому, что чувствует себя виноватым, — ответил реб Авром-Шая, уставший от этого разговора.

— Тут я, ребе, с вами не согласен. Он как раз считает себя правым, и как бы я себя ни вел, я останусь в его глазах неполноценным человеком, совершившим непростительный грех, — Вова в отчаянии взмахнул тяжелой рукой и направился к выходу.

— Вас не должно интересовать, что он думает. Думайте о себе и своем душевном спокойствии, — сказал реб Авром-Шая, обрадованный тем, что гость уходит.

Они вышли из дома на веранду и натолкнулись на густую темноту, превратившую в единое чернильно-черное пятно и двор, и лес на горе напротив. «В такую темноту нельзя отпускать человека», — подумал реб Авром-Шая и почувствовал колючий пот на своей наполовину лысой голове. Да что они все от него хотят?! Он был адвокатом директора ешивы, защищая его перед валкеникским раввином, его сыном и зятем. И сегодня он целый вечер должен был оправдывать этого человека, жесткого, как железо. Так теперь он еще и должен оставлять у себя на ночь этого мрачного еврея? Однако уже через минуту реб Авром-Шая придерживал гостя за плечо и уговаривал, что в такую тьму египетскую он не найдет дороги в местечко и потому обязательно должен остаться ночевать на даче.

— А? — переспросил Вова Барбитолер приглушенным голосом. — Ведь директор ешивы утверждает, что я нечестивый злодей, жестокий человек, убийца. А вы хотите, чтобы я у вас остался ночевать?

— Человек не может свидетельствовать против самого себя и называть себя нечестивцем, — рассмеялся реб Авром-Шая, а его лицо пылало в непроницаемой темноте от стыда, что он на мгновение рассердился из-за того, что гость должен будет у него заночевать.

Попрошайка стоял посреди комнаты реб Аврома-Шаи, задрав голову, и прислушивался к собственным мыслям, как к голосам, занесенным из ночных далей. Из-за настольной лампы на него смотрел Хайкл, не зная, куда положить спать отца Герцке. В комнате только две кровати. Собственно, почему он должен здесь спать? Чем он так понравился ребе? Однако Вова Барбитолер не разговаривал с Хайклом и не смотрел на него.