Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

На обратном пути реб Авром-Шая шел еще медленнее и улыбался солнцу, сушившему его отжатую бороду и пейсы. Рядом со смолокурней из леса вышла парочка. Молодой человек с черными усами и жидкой шевелюрой был одет в костюм с накладными карманами. В одной руке он держал шляпу, а второй вел под руку полную и широкоплечую женщину, которая была ниже его. Ее мясистое тело и большие налитые груди волнами перекатывались под тонким бежевым платьем, разрисованным бабочками, порхающими среди цветов и листьев. Ее волосы были светло-русыми, прямо ослепительными, губы густо намазаны красной помадой, кожа обнаженных до плеч рук была загорелой и свежей. Она шла с тросточкой своего кавалера, перенося на нее всю тяжесть своего тела. Когда они поравнялись с Хайклом, он заметил и ее подведенные зеленым глаза. Вдруг барышня громко сказала своему спутнику:

— Эти дикари с бородами и пейсами просто наводнили лес. Нигде от них не спрятаться.

По ее произношению Хайкл понял, что дома и в компании она разговаривает по-польски; теперь она нарочно говорила по-еврейски, чтобы еврей с бородой понял, что она говорит. «Ухажер со сладкой мордочкой и паненка занимались в лесу не плетением кистей видения», — подумал Хайкл. Зависть и фанатизм, смешавшись вместе, вскипели в нем, и он вскричал:

— Вам не нравятся евреи с бородами и пейсами?! Так закройте глаза! Ваш дед Аман и ваш прадед-фараон тоже ненавидели евреев.

— Что он говорит? — по-польски спросил молодой человек барышню, и его черные усики задвигались, извиваясь, как червяки.

Хайкл приблизился к парочке, готовый к скандалу и даже драке. Однако, увидев, что ребе стремительно забежал во двор смолокурни, он бросился догонять его, разозленный тем, что франт наверняка подумает, что он испугался.

— Ты не сын Торы! — воскликнул реб Авром-Шая и поднялся на дачную веранду.

— А как бы ответил сын Торы? — спросил Хайкл, сжав кулаки, как будто собирался немедленно вернуться к парочке с надлежащим ответом.

— Сын Торы совсем не отвечает! — крикнул реб Авром-Шая и вошел в дом.

Вечером из стоявшей на столе керосиновой лампы на кровать, на которой лежал реб Авром-Шая, лился скупой свет. Он читал маленький томик Геморы. От большого напряжения, с которым он стремился получить правильный пшат изучаемой мишны [19] Имеется в виду глава Мишны, древнейшего талмудического текста, состоящего из шести разделов. , он обеими руками сжимал виски и напевал хрипловатым печальным голосом, как будто выражая претензии к Всевышнему за то, что Его Тора так тяжела. Потом сидел без движения, не издавая ни звука. Его глаза светились холодно и глубоко. Хайкл немо раскачивался над Геморой и думал, что Махазе-Авром наверняка раскаивается, что взял его к себе, считает его болтуном.

— Пойдем есть, — наконец поднялся с кровати реб Авром-Шая.

— Не хочу, — проворчал Хайкл.

Пусть ребе знает, что он терпеть не может, когда на него кричат. Реб Авром-Шая коротко рассмеялся и вышел из комнаты.

После еды Махазе-Авром вернулся, уселся на стул у низенького окна и снова замер. «Господи на небе! Он снова думает об изучении Торы!» — безмолвно закричал Хайкл. Что он тоже находится в комнате и что он голоден, ребе, видимо, забыл. Тяжело быть учеником при Махазе-Авроме. Хайкл оглядывался так, словно сидел за решеткой. В это время сестра ребе Хадасса открыла дверь и попросила его пойти поесть, его трапеза готова. Хайкл понял, что это ребе велел своей сестре пригласить его поесть, и на этот раз Хайкл воспользовался приглашением.

Муж Хадассы поехал вместе с главой мирской ешивы в Америку собирать деньги. Мирские ешиботники и без главы хорошо проводили время на валкеникской даче. Однако Хадасса без мужа едва справлялась с большой семьей. Тем не менее никогда не было слышно, чтобы она кричала на своих русоволосых мальчиков или на своих черноволосых девочек с редкими зубками. Она говорила слово, гладила по головке — и ребенок успокаивался. Когда Хадасса и ее брат реб Авром-Шая разговаривали между собой, выглядело это так, словно они шептались. Они оба не произносили громко ни единого слова. Иногда она выходила из спальни, и было слышно, как она кашляет за закрытыми дверями. Врач приходил и уходил, служанка бегала в аптеку за лекарствами. Береле приносил маме грелку, реб Авром-Шая выходил от сестры озабоченный. И все это тихо, как бы тайно.

Пролежав пару дней в своей комнате, Хадасса стала снова выходить к столу. Она сидела за столом, накинув на плечи платок, и дрожала от холода в середине лета. Ее лицо отдавало синевой, полные губы были сухими, подбородок безвольно отвисал вниз, но умные светло-серые глаза улыбались. Хайкл был очарован не столько ее внешностью, сколько царственным поведением, и она ощущала, что каждое ее движение не ускользает от его взгляда. Брат рассказывал ей о диковатом характере Хайкла и о его талантах. Сестра думала, что ее брат еще недостаточно хорошо знает своего ученика и что этот молодой парень и сам еще не знает себя. Чтобы парень не видел, как ее обижают его любопытные взгляды, Хадасса всегда по-матерински доброжелательно улыбалась ему. Однако это делало его еще беспокойнее, и он стеснялся прикасаться к еде. Хадассе приходилось напоминать ему, чтобы он не отвлекался, а то еда остынет. Разговаривала она с ним на тот же неспешный манер, как и со своими детьми.