Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Бродяга вздрогнул, услыхав свое имя, и удивился, увидев согнувшегося на кровати батрака, с плачем повторявшего его имя. Он потряс его за плечо:

— Чего тебе?

Батрак заревел во весь голос и взмахнул руками.

— Я — Лукач… Клемен, это я!

— Ты!..

Крепко обнялись друзья юных лет. Обнимались долго и горячо. Прижимались друг к другу, обливаясь слезами, так что у обоих щеки и усы стали мокрыми.

Когда улеглась первая радость встречи и они выпустили друг друга из объятий, пришла служанка — звать батрака к ужину.

— Не буду я есть, я не голодный, — сказал ей весело батрак.

— Зато я бы поел, — заявил Клемен, — я очень голоден.

— Сегодня получишь такой ужин, что наешься вволю, — ответил ему батрак и сказал служанке: — Друга нашел я, Клемена; ты его не знаешь. Пойдем, принесем ему мою долю.

Клемен остался один в хлеву, но ненадолго. Вскоре оба вернулись: служанка несла ужин — краюху хлеба и большую миску салата с колбасой; Лукач — глиняную, окрашенную в зеленый цвет бутыль с молодым вином.

— Ешь! — скомандовал он, разложив на краю кровати припасы. — Хозяин рад, что ты вернулся, хотя и мало тебя помнит, ведь он был малышом, когда ты у них батрачил. Дал мне ключ от погреба и сказал: «Пейте вина, сколько захотите, завтра воскресенье, и у нас будет время послушать его истории». Ты ешь, а я пойду, управлюсь пока.

Когда Цепин съел ужин и вдоволь напился, Лукач подсел к нему, налил себе кружку и спросил:

— Что же ты делал эти тридцать лет?

— Что делал? Гм… Все рассказать — времени не хватит. Бродил по свету, работал сначала на фабрике, потом на рудниках, мало ли где… Быстро покатился под гору, стал лодырничать и помаленьку воровать. Нарушил первую заповедь, перестал церемониться и со второй. Запирали меня, словно какое сокровище: сегодня я отдыхал в свинарнике у жупана далекой загорской общины, завтра бросали меня в городскую тюрьму, потом был заперт при суде, потом еще в пересыльной; на принудительных работах пробыл два года. Оттуда выпустили, подумали, что я исправился. А я тебе скажу, что нигде, ни в каком другом месте не научишься стольким мерзостям, как на этих самых принудительных работах. Много натерпелся, бродя по свету, и никогда б такого не было, оставайся я в родном краю. Видно, суждено это.

— Суждено, суждено, — подтвердил Лукач мрачно, хотя не верил слову «суждено». Он полагал, что каждый сам кузнец своего счастья, но не сказал этого, чтобы не огорчить вновь обретенного друга.

— Суждено… суждено… Многому ты научился за то время, что я торчал в этом хлеву. Все эти тридцать лет прослужил у Михева, сначала у старого, теперь у молодого. И не жалею! Зарабатываю хорошо, работа не слишком тяжелая, и угол до самой смерти обеспечен. «Работай сколько сможешь и пока сможешь, а потом останешься в доме, пока смерть не заберет», — сказал мне хозяин. Дал мне большой запечатанный конверт и сказал, что если он умрет и станут продавать усадьбу или еще что-нибудь стрясется, чтобы я показал это письмо, и тогда никто мне ничего не сможет сделать. Говорят, даже от кесаря медаль получу, потому что тридцать лет здесь служу. Денег я не копил, пропивал всегда, но не так, чтобы хозяину во вред, и долгов не наделал.

Так сидели они и разговаривали о жизни. Когда опорожнили первую бутыль, батрак пошел за другой. И вскоре они так напились, что если раньше обнимались и проливали слезы, радуясь встрече, то теперь уже лили пьяные слезы и несли несуразицу о верности до гроба и за гробом и прочую ерунду.

Наутро первым проснулся Лукач. Он испугался, увидев, что уже наступил день, и поспешил задать корм скоту; было воскресенье, а если батрак в этот день хочет пойти в церковь, он должен пораньше напоить и накормить скотину. Лукач смутно припоминал все, что было ночью, хорошо он помнил только о возвращении Клемена.

А тот все время, пока батрак ухаживал за скотом, храпел во все носовые завертки. Спал он, и когда хозяин пришел в хлев, чтобы поздороваться с ним! И хозяин, и батрак, и прочие домочадцы пожелали ему приятных снов и ушли в церковь, все, кроме двух школяров, которые остались пасти телят возле дома.

Наконец Клемен проснулся и удивился, увидев себя в хлеву.

— Опять, что ли, заперли в каком-то свинарнике? — пробормотал он, подымаясь и тараща глаза. Встал, открыл ворота сарая и выглянул наружу. Вспомнил вчерашний вечер, Лукача и Михева, вспомнил, что сегодня воскресенье, поэтому снаружи никого нет, потом закрыл ворота и сел на кровать. Снова почувствовал себя прежним Клеменом-бродягой. «Вчера я был пьян и говорил глупости, чего только ни сделает пьяный человек», — размышлял он. Думал о Лукаче, о Михеве, о родном крае, но думал как истый бродяга; жалел о том, чего никогда уже не сможет вернуть.