Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Ей стало зябко. В церкви за углом звонили. Несколько женщин шли по улице, они обернулись на их дом и зашушукались. Животные и те так не делают. Только люди. «И правда, что я знаю о тебе?..» Вопрос был не из простых. Неужели она вышла за него потому, что он хорошо смеется и показался ей симпатичным? Она искала в нем опору. Ну и как? Нашла?

Эди проснулся и попросил дать ему сигареты. Он лениво курил; его взгляд был устремлен мимо нее — в окно. Там пор хали голуби в серебряных опереньях. Поливальная машина прогнала на некоторое время ребят с мостовой. Ида присела на постель к мужу и сказала ему, что видела во сне бабушку.

— Я хотела тебя разбудить. Мне было так не по себе. — Он спросил, выглажен ли черный галстук.

— Да.

Отец вышел из ванной комнаты. В кухне шел разговор об обеде. Кухарка не хотела сама составлять меню, сказав, что в такой день надо бы что-нибудь особенное. «Не животные же мы!..» Отец распорядился, чтобы обед был самое позднее в час. Затем мать пошла в спальню, она сердилась на портниху. Ида, словно воочию, видела, как она вынимает из волос шпильки. Отец завел разговор о венках.

— У Лузнара могли бы достать подешевле…

Утренняя прохлада помогла Иде освободиться от ночных кошмаров и унять биение сердца, однако с наступлением дня жара, уличный шум и домашняя суета снова вернули ее в прежний мир, где ее ждало строго смотрящее в потолок лицо бабушки, на котором милые увядшие черты застыли в свинцовой отрешенности. Пожалуй, только на этом лице она читала сны, похожие на ее собственные, хотя столь же невнятные, но и оно ускользало от нее, а в окнах пристально глядящих глаз проглядывала пустота, пепел под черным сводом, ничто. Муж встал. Ида отошла. Они не взглянули друг на друга, почувствовав какую-то отчужденность. Иде хотелось другого. В глубине души она надеялась, что он избавит ее от мучений, поможет устоять, поддержит, мечтала, чтобы муж оказался мягким и сильным человеком. Эди лениво ходил по комнате, выбирая себе белье. Это был довольно плотный мужчина — пижама тесно облегала его тело. От него еще исходило тепло сна. Ида снова сказала ему о бабушке. Отец ушел, позвонила портниха, и было слышно, как они с матерью примеряют траурное платье.

— Ты не проснулся… — сказала Ида. — Бабушка лежала на соломе. Там еще был какой-то человек с кларнетом, он пошел мне навстречу. Карбидная лампа горела все сильнее.

— А я играю на скрипке…

— Бабушка смотрела на меня, но не знаю, видела ли.

— Ты бы лучше спала…

— Да… А эти черт те что вытворяли! Не могу тебе передать, как мне было тяжело… Знаю, ты понимаешь, этого никто не мог бы выдержать, да еще в такую ночь, а я должна была терпеть из года в год. Если бы не бабушка, мне бы, наверное, пришел конец.

Она подошла к мужу сзади и поворошила ему волосы на затылке, сразу же почувствовав, что ему это неприятно. Он копался в галстуках и пытался незаметно убрать ее руку.

— Эди, — зашептала Ида, — я ненавижу их. Ох, как я их ненавижу!

Тут он порывисто обернулся, и перед ней возникло незнакомое лицо, такое же незнакомое и чужое, как лицо кларнетиста. Слегка вспотевший лоб Эди прорезала вертикальная морщина. Он окинул ее взглядом, пронзившим ее насквозь.

— Слушай, — проговорил он глухо, — давай без сцен!

— Что?

— Оставь! Ты что, не в себе? Кончай с этим!

Ида убрала руку с его затылка и отошла к окну. На плакучей иве шелестели листья; круглое облако плыло около солнца и бросало время от времени тень на улицу, где судачили хозяйки с корзинами, задумчиво брели две собаки, а перед витриной парикмахерской вертелись ротозеи мальчишки. Какой-то знакомый, проходя мимо, поздоровался с ней, но так и не дождался ответа; ей казалось, что мир раздвинулся и все стало страшно далеко, хотя и отчетливо видно.

— Хорошо, — сказала она.

Эди вышел из комнаты, хлопнув дверью сильней, чем обычно. Она слышала, что он в ванной. Постучала мать и спросила, нужна ли ей портниха, Ида ответила, что нет, она все сделает сама; потом мать сказала портнихе, чтобы та ни в коем случае не пришивала пластрон из черных кружев, лучше прикрепить на булавках, а летом она пришьет белый. Ида сдавила виски ладонями. Слова матери болью отдавались у нее в голове; кто бы это выдержал? Отвесные солнечные лучи били прямо в нее, болела уже не только голова, но и сердце. Она не вытерпела и закричала:

— Пожалуйста! Нельзя ли потише! Прошу вас!

Мать сказала портнихе, что у девчонки нервы никуда, после чего они перешли на шепот и слышен был только стук машинки; вероятно, говорили о бабушкиной болезни, потому что мать сыпала иностранными терминами. Ида не знала, что делать. Подчиняясь автоматизму движений, она подошла к гардеробу, вынула черное платье и разложила его на двух стульях, что сразу же напомнило ей катафалк среди бела дня. «Может, я и вправду не в себе? — подумала она, и боль с новой силой отозвалась в ней. — Что делать? На похороны ехать только через пять часов…» Ида прилегла на постель. Закрыв глаза, она все еще продолжала видеть квадрат потолка, по его белой поверхности ползали неестественные огромные мухи. Сначала их движение было хаотичным, но постепенно, образовывая разные фигуры, они вывели на потолке «Эди». Ничто ей не было сейчас так чуждо, как это имя. «Быстро он спелся с ними. И это будет моей жизнью…»