Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

Он вписался в Камчатку в первую же секунду пребывания на ней. И ничуть ДэПроклов не удивился, когда Витюша сказал о Генке: «хороший парень» — просто, без нажима, как о качестве человека сказал: «Хороший парень».

Тут и еще одно корыстное присутствовало ощущение: оскорбительно было ДэПроклову видеть Камчатку оскорбленной, униженной и порабощенной, и ДэПроклов жаждал избавиться от этого оскорбляющего, и унижающего, и порабощающего его чувства — и тут только Сергачев мог сказать свое слово.

На кромке острова Беринга, в сумерках, чуть повыше верхней линии прибоя, которую обозначил в этот час Великий Тихий Океан, они сидели тогда с Генкой Сергачевым, разувшись, бутылочка разведенного спирта присутствовала рядом, взрезанная банка каспийских килек, пара кусков черного хлеба, экспроприированных у больных местной больницы (Сергачев, кажется, инспектировал здешнюю обитель скорби и печалей), но не об том речь! Речь о том, как хорошо, как молча и глубокомысленно они сидели, глядя на Великий Океан, перекидываясь время от времени пустяковыми какими-то словами, но ни на секунду не забывая при этом, что сидят они именно на берегу Великого Океана, и такая — Господи Боже! — такая свобода была в них, такой Покой, такая Воля, что не хотелось подниматься отсюда никогда, да и зачем?

— Шесть секунд! — бодро и обрадованно воскликнул Генка, едва услышав голос ДэПроклова, — Витюша сказал, что тебе нужны результаты вскрытия? Попробую добыть. Если, конечно, архив на месте. Готовь бутылку, а кильки (видишь, я помню) у меня завсегда есть.

Он появился через полчаса, и ДэПроклов с удовольствием удостоверился, что Сергачев — такой же, как и прежде: ясное оживление, веселие и бодрость воцарились в номере, когда он вошел. Даже и дышать стало легче. И даже Витюша, сумрачно озабоченный да и, видимо, просто усталый после ночного дежурства, заулыбался, пожимая руку старому своему знакомому.

— Держи! Читай! — Сергачев кинул на стол уже довольно ветхую, тощую картонную папочку. — Беллетристика, правда, не для слабонервных. Я так и не понял, какого хрена тебе это нужно?

ДэПроклова вдруг жестоко закоробило: он представил себе это чтение (и все, что написано, он знал, будет написано о Наде!) и рука его, уже было готовая взять папку, сама собой отдернулась.

— Нет, уж брат Сергачев, для тебя это дело обычное, а я — человек слабый. Меня интересует единственное: вены на руках. Глянь, ваши потрошители не проглядели следы от шприца. Мне кажется, там должно быть про это. Если, конечно, не проглядели.

Сергачев посмотрел на него внимательно и недоуменно.

— Понимаешь, — сказал Виктор. — Эта женщина и Димка… ну, в общем, ты понимаешь. И у нас очень сильные подозрения, что Надя не сама ушла.

— Ну с вами не соскучишься! — не к месту рассмеялся Сергачев и взял папку.

Очень привычным жестом перелистал странички и вдруг с изумлением воззрился на ДэПроклова:

— Есть!

Затем опять перелистал странички, почитал в нескольких местах, недоуменно и пораженно хмыкнул:

— Ну, пинкертоны! (Я имею в виду наши пинкертоны…) Не заметить таких вещей! Диагноз: алкогольная интоксикация, а алкоголь — только в крови, в желудке — ни грамма! Это что же, Дима, выходит?.. Ей, ты думаешь, впрыснули спирт?

— Думаю.

— Чисто технически это ведь только с добровольного согласия можно проделать, или…

— Вот именно, что «или», — сказал Виктор. — Ты не обратил внимание, кстати, на гематомы на запястьях.

И они замолчали надолго.

— Что ж ты собираешься теперь делать? — осторожно спросил Виктор.

— Что делать? Искать. И мы-то с тобой, кажется, наверняка знаем, кого искать. Все-таки я попробую перепроверить. Чтобы лишнего греха на душу не взять… А теперь не пора ли нам, Геннадий батькович, выпить за встречу? Доставай свои знаменитые «каспийские кильки!» (где ты их только добываешь? В России я что-то давненько не видел такой экзотики.)

Он сознательно, хотя и не без усилия, сменил и тональность и тему. Он не хотел услышать вопрос о том, как именно он будет «перепроверять». Ему уже и сейчас было тошнехонько от ответа на этот вопрос.

К удивлению ДэПроклова телефон в Москве откликнулся.

— Валериана Валериановича, будьте любезны… — с необычайной вежливостью попросил он. Слышимость была великолепной.

— Одну секундочку, — точно с такой же вежливостью отозвался милейший женский голосок. — Переключаю.

Что-то щелкнуло, однако затем послышался не занудный баритон серенького, а все тот же женский голосок, однако теперь записанный на автоответчик и с еще большей, чем только что, любезностью попросивший сообщить все, что ни пожелает абонент, именно ему, автоответчику, с непременной гарантией, что все сообщенное будет в течение получаса известно Валериану Валериановичу, спасибо, говорите.