Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

по-хозяйски обнимавших женщин…

жирно, по-хозяйски гогочущих глупым своим шуточкам…

шагающим по улицам так завоевательски напролом, что местным жителям и отдыхающим приходилось везде уступать им дорогу.

Везде считали деньги, протягивали деньги, запрятывали деньги, вынимали деньги…

Нищий опустившийся старик бродил между столиками открытого кафе в поисках оставшихся на столах кусков, недопитого кофе, неубранной бутылки.

Молодые нагловатые парни (тоже, несомненно, «завоевателей») большой компанией сидели за двумя столами.

Они решили повеселить себя. Сначала один, а затем и второй, и третий ногами перегородили старику дорогу так, что он вынужден был остановиться возле стола.

Один налил стакан водки, жестом предложил старику.

Другой сыпанул в тот стакан соли.

Третий шмякнул ложку горчицы.

Четвертый опрокинул в стакан перечницу.

Пятый стряхнул пепел.

Шестой показал деньги, несколько пятирублевок — пей, дескать.

Тимур глядел на эту сцену, стиснув зубы от ненависти к парням и от жалости к старику.

Старик покорно выпил.

Взрыв скотского хохота раздался в кафе.

Тимур, едва ли не со слезами отчаяния и боли в глазах, отвернулся.

…И даже родной брат вызывал в Тимуре неприязнь, когда он издали наблюдал за Георгием.

С повадками бодрого лакея Георгий суетился возле пассажиров, негустой толпой стоявших возле «Анастасии».

Странную и жалковатую смесь предупредительности и нагловатости, льстивой угодливости и нахальства являл он.

Непрестанно жевал недельной давности жвачку. Дамам галантно подавал ручку, помогая войти на катер. Девок едва ли не щупал масленым откровенным взглядом. Людей попроще чуть ли не подталкивал в спину: «Скорей! Давай!». С людьми солидными мгновенно становился почтительно-скромным.

Деньги быстро, но и уважительно пересчитывал, в карман упрятывал бережно.

Для пущего сервиса наяривал магнитофон на крыше рубки. Музыка была чужая. И брат Георгий был чужой, весь фальшивый: и улыбался, и двигался и смотрел фальшиво. Весь из себя аж тянулся, подражая кому-то, чему-то. Изо всех сил играл роль, которая и неприятна, и обидна была, на взгляд Тимура.

После шума улиц, после музыкального гвалта на причале тишина в абсолютно пустом зале краеведческого музея поражала.

Тимур бродил среди старинных кольчуг, арбалетов, мушкетов и кремневых пищалей. Гулко отдавались его шаги под сводами старинного здания.

Возле аляповатого кресла, в котором восседало некое чучело, облаченное в усыпанный каменьями кафтан, Тимур задержался.

«„Десебр“ — верховный наместник Перхлонеса. Реконструкция профессора М. Гурфинкеля по остаткам из захоронения в окрестностях Тибериадского заповедника» — прочитал Тимур.

Чучело изображало моложавого мордастого человека с монголоидными глазами, усишками и чахлой бороденкой.

Этот человек даже и отдаленно не был похож на того Десебра, которого Тимур недавно лицезрел лично.

— Десебр — верховный наместник фаларийского императора Септебра, властитель Перхлонеса! — Голос за спиной раздался столь звучно, торжественно и неожиданно, что Тимур вздрогнул. Оглянулся не сразу и нерешительно.

Перед ним стоял, должно быть, смотритель музея — не молодой, но и не старый очкарик, в вышитой украинской рубахе.

— Он правил Перхлонесом пять лет — жестоко, глупо и кроваво. За это время число жителей края сократилось наполовину — и за счет казней, и за счет гнусной торговли, которую развернул Десебр: перхлонесцев он целыми семьями, целыми селами продавал за море, в рабство императору Мельхупу. Это был один из самых кровавых, неумных и вероломных правителей Перхлонеса, любознательный мальчик!

Смотритель вдруг пошатнулся, и Тимур посмотрел с подозрением: похоже, что очкарик был навеселе.

— Он был мечтателен и глуп. Он был настолько глуп и мечтателен, что даже вынашивал замыслы покорить Фаларию, которой правил его бра…

— Любимейший из любимых? — неожиданно спросил Тимур.

— Ба! Ты даже знаешь звание, которое носил Септебр, владыка Фаларии?! Тем лучше. Тогда тебе не надо объяснять, почему я назвал Десебра глупым. Согласись, возомнить, что он в состоянии настолько уж подчинить себе перхлонесцев, что они пойдут за ним на штурм Фаларии? Это ли не глупость?

— Это не Десебр! — сказал вдруг Тимур и показал на чучело.

— Это? — Смотритель будто впервые увидел куклу, сидящую на троне. — Может, и не Десебр. Какая, в сущности, разница? — добавил он вдруг с равнодушием и скукой.