Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

Раз-два! — победный марш зазвучал в голове. О, неистребимая, торжествующая жизнь!

На углу терпеливо старался зажечь сигарету, но ветер гасил маленькое пламя.

Зажигалка — подарок Адамека!

На главном почтамте послал телеграмму Бриху и побежал домой. Уже на пороге встретил озабоченный взгляд Власты. Патера шмякнул кепку на стул, улыбнулся и громким голосом развеял ее опасения:

— Ничего, Власта, успокойся! Все в порядке — мальчик у нее!

— Обратили на него внимание? — склонился Главач к старому Штетке; после долгого перерыва они случайно встретились в буфете и даже нашли два места за одним столиком.

Штетка тщательно очищал тарелку, низко наклонясь, чуть ли не мочил свой сизый нос в гороховом супе, словно боялся, что хоть капля да пропадет. Поедая суп, он откусывал от тонкого ломтя хлеба, который положила ему в сумку Анежка, возлюбленная супруга. На вопрос Главача Штетка чуть приподнял лысую голову, покосился поверх очков на кого-то, кто прошел мимо их столика, и легонько кивнул:

— Эк как его пристукнуло! Так уж не надо было бы с ним поступать, пан Главач. Жалко человека! Ждал повышения, как спасения души…

Главач круто возразил:

— Нет уж, пан бухгалтер, скажу прямо: поделом ему! Я человек не злорадный, вы меня знаете, но — поделом! Ведь настоящим иудой вышел, плантатором! Вы не представляете, как он в последнее время занесся, как придирался к нам! Чуть голову от бумаг поднимешь — он уже тут как тут, мол, что такое, работайте, работайте, товарищи! Мы строим социализм! Да черт возьми, разве я лодырь? Просто он хотел себя показать перед начальством — а главное, перед Бартошем, — так и лез в одно место; однако, его раскусили. Бартош — дельный коммунист, насквозь его видит. Вот это мне в них нравится. Слыхал я от Марушки, этот иуда пытался доносить директору, идиотскую ведомость выдумал. Но не вышло! С утра еще не вылезал из «аквариума».

Удрученный Штетка поискал глазами своего бывшего начальника. А, вон он! А каким молодцом был!

Мизина, с бледным и равнодушным лицом, действительно стоял в длинной очереди за закусками — такой скромный теперь… Он принес свой обед на подносе, поспешно съел и ушел, ни с кем не заговаривая. А к нему так и прилипали взгляды — весть о его посрамлении, окрыленная злорадством, разлетелась по всему учреждению. Не поздоровавшись ни с кем, Мизина прошел через свой отдел, но все же не совладал с собой — сильнее обычного хлопнул дверью «аквариума», так что стекла задребезжали. Главач, уже сидевший на своем месте, поднял голову от счетов фирмы «Капето — под национальным управлением» и надул щеки.

— По моим соображениям, друзья, дело клонится к кровавей мести. Только кому? — с серьезным видом проговорил, он; Врзалова хихикнула за своей машинкой, покосилась на Бартоша, а тот работал как ни в чем не бывало.

— Почему ты так думаешь?

— Черт возьми, товарищ, не считай меня наивным, — парировал Главач. — Пусть меня повесят, если это не мат в два хода. Как гром с ясного неба! Точно такой же мат, какой я собираюсь дать тебе в отместку за твою западню конем, куда я попался. А что, когда сыграем? Тут меня мало кто может прижучить в шахматишки, разве что Брих, так на то он и доктор. Да, это я называю — мат!

Бартош только кивнул. Действительно, нетрудно было себе представить, что творится сейчас в мозгу бюрократа, сидевшего за стеклами «аквариума». Бартош ожидал встречного хода с его стороны, но пока головы себе над этим не ломал.

Иные думы, иные заботы одолевали его. Вчера донесся до него слух о готовящейся в партии первой проверке. Очистить, укрепить ряды! Выровнять шаг! Серьезная забота, трудное испытание. Надо, чтоб партком хорошенько подготовился, надо… Надо… Ох, сколько же «надо», господи боже! На районном активе сделать доклад о международном положении. Разобраться с партийным бюро одной из уличных ячеек, над которой ему поручено шефство, — в это бюро проникли странные элементы… Мелкие буржуа, карьеристы, действительно странное бюро, а перед ним трясется вся улица. Надо…

Надо жить! Подними голову — встретишь взгляд серых глаз. Поймешь его. Такова твоя жизнь. Горькая, полная неясностей — и все же твоя!

Что изменилось с того вечера в тихом кафе на набережной? Были потом другие вечера, другие разговоры, такие же мучительные, такие же безысходные, как и тот, первый. Ничего крупного, никаких перемен, одна лишь пыльная, нескончаемая дорога; лишь два человека, которых влекла друг к другу сила неожиданно возникшего чувства, но отталкивало все остальное; продираемся сквозь колючки споров, бесконечных споров! Оба словно поднимаемся по каменистой, поросшей кустами крутизне, а ноги теряют силу, и дыхания не хватает. Бартош знал: в этом деле половинчатого решения быть не может.