Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез

Большая часть нашей группы не собиралась задерживаться в Багдаде. Мы планировали остановиться в Кадхимийа, пригороде Багдада, неподалеку от мавзолеев седьмого и девятого имамов. Садиг долго обдумывал последнюю часть нашего путешествия — мы договорились, что это самый удобный момент осуществить то, ради чего я сюда приехала, то, что касается Криса. Садиг решил воспользоваться помощью нашего переводчика, Казима, который жил в Кадхимийа, рядом с нашим отелем. Казим повез нас в Мансур, где я рассчитывала найти нужный адрес.

— Район, куда вы собираетесь, стал теперь опасным, — причитал Казим. — В Багдаде повсюду опасно. Любой может вас убить. В Мансуре живут важные шишки. Все иностранцы и журналисты тоже там. Я раньше жил в другом месте, — вздыхал он. — Пока нас не выгнали, грозились убить. Потому что мы шииты. Так же поступают с суннитами, что живут в шиитских кварталах. В великом городе Багдаде теперь царит закон джунглей.

Теперь в патруле нам все время страшно. Особенно после того, как мы потеряли Филипса, Он всегда мне подпевал. Больше всего любил «Чудесную Благодать», а еще ему нравилась «Вперед, Христово воинство», в версии «Кристиана Марна». Он был родом из Миссури, все шутил, что переедет в Сан-Диего и будет играть в нашей группе. Говорил, что он хороший басист.

В приют мы больше не ходим. Никто. Чувствуем себя подсадными утками.

Каждый день узнаем, что подорвался еще кто-то из наших. Заминированные автомобили, самодельные взрывные устройства — с ними невозможно сражаться. По ночам мы совершаем рейды. Ненавижу это. Врываемся в жилые дома, иногда вышибая двери гранатами, а навстречу — люди в пижамах. Все кричат. Мы сгоняем мужчин в одну комнату. Сначала еще было не так противно, мы думали, что разыскиваем негодяев, которые взрывают нас. Тогда мы еще верили разведке. Но теперь я никому не верю. Мы разорили сотни домов, но так никого и ничего не нашли. Мужчинам заламывали руки, били, особенно если они пытались сопротивляться. Потом арестовывали всех мужчин и уходили, оставляя рыдающих женщин и детей, на коленях моливших нас отпустить их сыновей, мужей, братьев.

Однажды сержант Диксон перестарался. Но всем, похоже, было наплевать. Он ударил прикладом винтовки старика, который никак не хотел отпускать своего внука. Никогда не забуду, что увидел в глазах того деда. С момента нашего появления в доме. Ужас. И я посмотрел на нас со стороны, его глазами. Парни в военной форме, размахивая М-16, вламываются в его дом, издеваются над его семьей. И он не в силах никого защитить. От нас. Потом оказалось, что это вообще был не тот дом. Но в доме нашли оружие, а сержант Диксон был в дурном расположении духа. И мы арестовали мальчишку. Ему, наверное, еще не было четырнадцати. Нам, в общем-то, не положено было задерживать детей младше четырнадцати лет.

Теперь во время патрулирования те немногие, кто решался подойти к нам, только выкрикивали обвинения. А когда взяли с собой в патруль переводчика — который нам нравился больше всего, местный, мы прозвали его Скользкий Сэм, — узнали, за что именно нас проклинают. Узнали, что не работает водопровод, канализация, нет электричества. Мы больше не видели на улицах женщин. Когда мы въезжали в Багдад, их было полно вокруг, и многие — в обычной европейской одежде, не то что в маленьких деревушках по пути в столицу. Сейчас и городские женщины закутаны в черное с головы до пят. Скользкий Сэм говорит, что теперь опасно выглядеть иначе. Говорит, раньше его сестра могла пройтись по магазинам в джинсах или юбке, но сейчас он ни за что не отпустит ее в таком виде.

Все перевернулось с ног на голову. Здесь стало гораздо, гораздо хуже. Для самих местных жителей. И для нас тоже. Скорее бы домой.

Ресторан «Халиль» по-прежнему работал. Я попросила позвать хозяина. Официанты недоуменно пожимали плечами. Потом вышел повар, спросил, чего мы хотим. Общались мы через Казима. Садиг полагал, что следует скрывать мое знание арабского. Сказал, это может вызвать нежелательный интерес. Я попросила Казима спросить про владельца по имени Али.

— Хозяина зовут Абу Мухаммад, — возразил повар.

Осталась всего неделя! Скорей бы увидеть маму, папу, Джо. В Багдаде все так же отвратительно. Дождаться не могу, когда выберусь отсюда.

Каждый раз, проходя мимо ресторана, вспоминаю врача, Сану. Вообще-то я вспоминаю о ней и о том, что она сказала, каждый раз, как встречаюсь взглядом с Фоли. И вижу, что она имела в виду. Он полностью уничтожен. Не просто напуган, как все мы. У него совершенно пустые, мертвые глаза, даже когда он шутит или смеется. Я слышал, как после похорон мальчика капитан убеждал Фоли не переживать по поводу происшествия. Что это, мол, была трагическая, но ошибка. Уговаривал просто стереть все из памяти и продолжать исполнять свой долг.