Жан Руо - Мир не в фокусе

Гитарист снова стал звать маму. Я прервал это пение, предложив ему проиграть два своих аккорда — или, если ему так угодно, индо-логреенский «рага», но без слов, — я же под этот аккомпанемент брался сымпровизировать свою партию. И вот уже Жиф написал на классной доске свою таинственную фразу, снова появился черный кадр, за ним — солнце с маленькими черными сперматозоидами, барахтавшимися на экране. Сейчас камера выхватывает птицу в полете, и самых элементарных знаний из орнитологии достаточно, чтобы опознать ее, — мы видим грациозное движение небрежно рассекающего воздух крыла (ничего общего с тем, как я представлял себе полет птиц), — потом деревья, и мы тут же замечаем, что это уже не безликая, древесно-хлорофилловая масса. А вот и кровать: конечно же, бабушкина тяжелая, массивная кровать с резными стойками, как та, что привозит к свадьбе в свой приземистый дом с крашенными известью стенами и соломенной крышей Син Торнтон для своей невесты Мэри Кейт Данахер. Жиф был прав — эта кровать создана для зачатия, и она же, очевидно, услышала последний вздох его бабушки, в общем, это было ложе жизни и смерти, ложе любви, вот и сейчас на него взошли скрытые за кисейным пологом любовники. Подходят музыканты, и начинается пантомима. Я прижимаю скрипку к груди так, что перехватывает дыхание, и импровизирую, следя за движением чужого смычка на экране. Иногда плавно взмахивающие руками полуобнаженные танцовщицы, увенчанные цветами, заслоняют кровать. Становится досадно. Хочется, чтобы камера подошла ближе, и можно было рассмотреть отдельные детали, но и так отчетливо видно, что Жиф не снял очков, на стеклах играет солнечный луч. Теперь молодая женщина находится сверху, она сидит, подвернув под себя ноги, тело слегка раскачивается, как будто под ней подвижное сидение, как в гонках на каноэ. Волосы закрывают ей лицо, и невозможно разглядеть, красива ли она, но поверим на слово Жифу. Грудь ее тоже скрыта под волосами, это просто бесит тебя, достаточно, чтобы она немного откинула голову назад, но не успел ты подумать об этом, как она отвела прядь рукой, что отнюдь не улучшило обзор, однако неприятное ощущение, какое-то смутное подозрение овладевает тобой, тебе кажется, что ты узнал этот жест, и ты быстро перебираешь все возможные кандидатуры: скажи мне, Тео, это же не ты? Мне хочется удостовериться в этом — и потому, Жиф, не хочу ничего тебе навязывать, ведь ты режиссер, но почему бы тебе не дать здесь крупный план или наезд, хотя, конечно, этот долгий фиксированный план дает тебе возможность, включив камеру, быстро занять свое место перед объективом — и какое место, Жиф, — да разве не пристало настоящему революционеру твоей закалки позаботиться иногда и о других, однако, не подумай, что я тебя критикую, но ты отвел себе отличную роль, обошелся без дублера, вот как сейчас, когда ты жадно мнешь груди своей красотки, своя рубашка ближе к телу, и все же разве такая уж дерзость выпрашивать крохи с этого пира любви, ни на что не претендуя, просто смотреть, как в истории про беднягу, которого трактирщик потащил в суд за то, что тот кормился ароматами с его кухни, но, по счастью, нищему попался справедливый судья, да такой, что потом его канонизировали в назидание всему судейскому племени, и это был св. Ив, и знаешь, как он поступил с жалобщиком? Он подбросил в воздух монету, которую трактирщик требовал в возмещение своих убытков, а когда та ударилась о камни, произнес свой приговор: с тобой расплатились звоном монеты за запах твоей стряпни, — вот как творил суд в Бретани твой святой покровитель, и не забудь о втором своем заступнике Святом Георгии, который разит змея сомнений, так и ты воздай нам по заслугам, мы имеем право знать правду, покажи нам неприкрашенную реальность: Тео или не Тео? Ее тайна или нет?

Я так и не узнал, что Жиф написал на доске. Может быть, похвалу красоте или поэму, или размышление об искусстве, или окончательный ответ на вопрос о смысле жизни. А может быть, и имя героини. Как бы то ни было, я кивнул ему в ответ, и нечего было к этому возвращаться. Да оно и к лучшему, так как вернуться к тому же самому теперь было бы очень непросто. В тот момент, когда мимолетной картинкой запечатлелся на натянутой простыне профиль любовницы, которая откинула голову, подставляя всю себя солнцу, когда настало время узнать всю правду, я сунул смычок в бобину с кинолентой, подобно тому как мы подносим палец ко рту, чтобы призвать к тишине, и, как по волшебству, она остановилась. В кино больше всего удручает, что оно всегда в движении, что оно не способно противостоять неотвратимому бегу времени, агонии вещей, не способно предложить ничего взамен угасанию, кадр за кадром, жизненных сил, а если героиней была Тео, то тем более стоило прерваться на минуту, рассмотреть все не спеша. Оставалось только подойти поближе, выставив вперед руку и стараясь не заслонить своей тенью экран: если это твоя тайна, все произойдет совсем скоро, Тео.