Владимир Орлов - Он смеялся последним

Некий высокий чин из бдяще-карательных органов заверил вождя:

— Куда сбежит?! От погони сбежать можно, от пули даже. От нас — никогда. Невозможно.

Кондрат, завидев за дальним концом соседнего стола Янку Купалу, двинулся с бокалом к поэту.

— Не ходите, — удержал Ружевич. — Не рекомендовано.

— Но Утесов ходит.

— Ему можно. Он тут свой. А нам — желательно общаться с ближайшими соседями по столу.

— С вами.

— Со мной. Разве нам нечего обсудить?

— Лепей бы с кем близким. по профессии.

— «Лепей» — это как?

— «Не лепо ли ныне, братие.» или «нелепо», или «лепота» — эти русские слова понятны?.. Тогда: а не чокнуться ли нам, друг?

Бурные, долго не смолкавшие аплодисменты продолжались уже после того, как вожди покинули зал.

Крапива аплодировал уже один.

Выходили через Никольские ворота.

В конце мостика на Манежную, у пропускного поста, заметил Кондрат парочку: Айзека Мовчара с Ильей Горским. Те влились в толпу гостей, покидавших Кремль: выглядело так, будто и они возвращаются с банкета. Обоих подхватила под руки девушка со значком.

Кондрат придержал чекиста за локоть.

— Скажите, Юзеф.

— Иосиф. И-о-сиф.

— Мовчар — он ваш человек? — Выпили, можно пооткровенничать, как водится среди друзей.

— Все-то вам надо знать, Кондрат Крапива. нет, он так, от себя.

— Их произведений на декаде нет — как в Москве оказались? — допытывался Кондрат. — Как испанские дети-переростки?

— Нет их ни в каких списках, — подтвердил лейтенант. — А они сами выписали себе командировки: от Союза писателей.

Кондрат, как все гости, тоже заметно под хмельком, ускорил шаг, догнал Горского.

— Илья, не боишься: пока ты тут, в командировке, кто-то в Минске войдет в белорусскую литературу?

Горский ответил резко:

— С пьяными не разговариваю.

Допущения:

фантазия на тему фактов.

Кондрат осваивался в двухместном купе международного вагона: мягкие, в бархате, диваны друг против друга, плотные портьеры, накрахмаленная, с отделкой мережкой, салфетка на столике, туалет между соседними купе — вот так предписано теперь ездить белорусскому драматургу, лауреату Сталинской премии!.. Но угнетала глухая тревога, какое-то темное предчувствие, и насторожило, что на одном из диванов лежал чиновничий портфель, а не знакомый фибровый чемоданчик Ружевича. Странно, что после обеда исчез и сам «обязательный друг», а должны были после награждения возвращаться из Москвы, естественно, вместе.

Поезд тронулся, проплывали литые чугунные столбы перрона Белорусского вокзала, поддерживавшие навес. Вот и он кончился. За окном в темноте светились огоньки московской окраины. Поезд миновал перрон пригородной платформы «Беговая», вдали над домиками светились скульптуры коней, венчавшие ворота ипподрома.

На соседнем диване лежал в ожидании хозяина портфель.

В купе вошел улыбчивый блондин. Кто это — Кондрат понял по выправке.

— Гражданин Ружевич. он где? — не утерпев, спросил.

— Почему «гражданин»?

— Чтобы потом не переучиваться.

— Предусмотрительно. Он под следствием. Разрабатываем.

— Дальше не надо. Не хочу ваших тайн.

— Ружевича забыть, Кондрат Кондратович. Разговорчив, много себе позволял.

— Добрый. Вы мой новый «обязательный друг»?

— Не будем играть в прятки. Я — старший лейтенант Крупеня.

— Как я расту: присматривал за мной лейтенант, а теперь уже — старший! Тот обещал: до конца декады «дружить», она закончилась, всем сестрам раздали по серьгам — и значит.

— Это вы так о своем ордене Ленина и о Сталинской премии?.. Кстати: поздравляю с высокой правительственной наградой.

— Кстати: спасибо.

Кондрат повернулся к нему спиной, стал взбивать подушку, готовясь ко сну.

— Ваша премия, Кондрат Кондратович, в двадцать шесть раз больше моей зарплаты.

— Конечно несправедливо! Я — чего там?! — сел да и написал. А вам треба: разрабатывать, следить, анализировать, описывать.

Крупеня недоумевал:

— Ну, так. «Треба» — это сугубо по-белорусски?

— Зачем же, корень общий с русским: потребление, потребность, требование.

— А-а, — протянул Крупеня, — теперь понятно, почему Ружевич обложился белорусскими словарями, выкопал запрещенную «Грамматику» нацдэма Тарашкевича!

— Закрываем тему: я, лауреат Сталинской премии, требую: хватит «дружбы».

— Времена меняются: нынешние тревожны. Видите, что творится в Европе? Не буду надоедать. Так, изредка станем в Минске встречаться, поболтать.