Йозеф Рот - Сказка 1002-й ночи

Но Ксандль пришел только вечером, от него пахло пивом и шнапсом. Вел он себя тише обычного. В глазах у него мелькали загадочные огоньки, каких она не видела прежде. Мицци долго колебалась, прежде чем задать вопрос о купюре в сто гульденов. Но в конце концов пришла к убеждению, что гульденов семьдесят у него можно еще отбить.

— Вот они где! — сказал Ксандль. Он вытащил пачку десятигульденовых бумажек. — Двадцать гульденов я истратил. Я дал задаток за велосипед, завтра собираюсь за ним сходить.

— Отдай мне остаток!

Ксандль вновь спрятал деньги. Пошел вниз — погонять осла и поболтать с венгром Шани. Хотелось ему также похвастаться своим богатством. Шани нужны были деньги. У него было серебряное кольцо с настоящим камнем, но Ксандль не верил, что это серебро и что камень — драгоценный. Единственной ценной вещью, принадлежащей Шани, был револьвер. Он продал его Ксандлю с двадцатью патронами в придачу за пять гульденов. Завтра нужно будет обстрелять револьвер на заливном лугу, где проходят солдатские учения и где выстрелы не показались бы подозрительными какому-нибудь полицейскому.

Тут как раз в маленькую входную дверь протиснулся господин Труммер. Он успел застать завершение сделки. Поглядев на деньги, он осведомился, откуда они взялись, затем назвал барона простофилей и дубиной стоеросовой, приказал Ксандлю тут же отдать деньги ему самому или Мицци. В противном случае он, Труммер, сходит за полицейским и обоих парней за этот револьвер посадят.

— Но револьвер я оставлю у себя, — сказал Ксандль примирительно. И впрямь не отдал револьвера, а деньги отдал.

Труммер сказал Мицци, что пусть лучше деньги побудут у него, пока мальчишка в доме, у него-то он уж точно ничего не стибрит, не то что у матери. Мицци решила, что деньги пропали окончательно, и огорчилась еще больше. Несколько дней ушли у нее на поиски Тайтингера. В Пратер он больше не приходил. В отеле застать его тоже было невозможно. Мицци отправилась в кондитерскую Шауба на Петергассе, где иногда посиживали благородные господа. И в самом деле, Тайтингер оказался там, в обществе двух офицеров. Мицци не отважилась ни подойти к нему, ни хотя бы сесть за свободный столик. Она ждала на улице, прохаживаясь туда-сюда у входа в кондитерскую. Наконец Тайтингер вышел. Один.

— Пардон, Мицци! — сказал он. — Я очень занят последние дни. Еще неделю буду занят! Бог помочь!

С энергией, которой он не знал за собой раньше, он хлопотал о восстановлении на воинскую службу. Собирался через неделю предстать перед медицинской комиссией. Чтобы перевестись в пехоту, ему предстояло пройти шестимесячный курс переподготовки. Он был по-юношески возбужден, как какой-нибудь безусый кадет. У него, как уже сказано, появилось неожиданно пылкое рвение, но при этом его представления о рвении военно-административного ведомства были самым пагубным образом преувеличенными. Он думал, что дела в военном министерстве решаются точно так же, как в полку: начальство приказывает, подчиненные повинуются. После обеда зачитывается приказ по полку, а на следующий день все выполняется в точности как приказано. Но в канцеляриях министерства дело обстояло иначе. Здесь друг с другом никто не говорил, чиновники общались исключительно методом служебной переписки. И подполковник Калерги был бессилен уберечь прошение Тайтингера от путаных странствий по инстанциям — странствий, для всех бумаг в старой доброй императорско-королевской монархии обязательных и неизбежных. Блуждая подобным образом, «дело» Тайтингера росло и пухло — но много времени должно было пройти до тех пор, пока оно не приобретет объема и пухлости, потребных для того, чтобы его смогли вернуть на стол к подполковнику Калерги. И как бы внимательно ни следил тот за путями и перепутьями дела, оно неизменно ускользало от него именно в тот миг, когда ему начинало казаться, будто он вот-вот ухватит Бога за бороду. Нет, свидание с медицинской комиссией предстояло барону Тайтингеру еще весьма не скоро.

В один из этих дней ему нанесли крайне неприятный визит его друзья «из гущи народной». На этот раз они явились вдвоем — барышня Кройцер и господин Труммер. Тайтингер, сидя в холле, с тихим ужасом наблюдал за тем, как они надвигаются. Господин Труммер вошел первым и осведомился о бароне. В ту же секунду он заметил Тайтингера, сидящего за чашкой кофе. И торжественно помахал ему черной шляпой, будто отсалютовал траурным флажком. Тотчас он снова обернулся к выходу и поманил в холл Магдалену Кройцер. Труммер был одет в солидный черный костюм, Кройцер — по-летнему пестро. Рядом с мрачно-серьезным Труммером она напоминала ходячую клумбу, над икебаной которой лично потрудилась госпожа Смерть. Итак, они уже были здесь, и Тайтингер смирился с этим фактом за несколько мгновений. Да он и не мог отрицать, что сам подумывал о том, не навестить ли их в один из ближайших дней.