Йозеф Рот - Сказка 1002-й ночи

И не успел Тайтингер сообразить, что, собственно говоря, происходит, как он уже сидел на заднем сиденье, напротив Мицци и Лени, сидел, кстати, неловко и чрезвычайно неудобно, подняв колени и вынужденно пригнувшись. Над его головой проносились непонятные поговорки и присловья, мелькали, как молнии, выкрики и восклицания, плескался смех, словно веселый проливной дождик, — и весь разговор шел на простонародном диалекте, с которым он никогда еще не сталкивался так интенсивно и близко и который напоминал ему грохот колес, мяуканье и звук горна одновременно. Наконец они добрались до Зиверинга.

Сюда Мицци приезжала однажды во всем великолепии «наложницы» персидского шаха. Тогдашняя дворничиха была еще жива; Ксандль женился и переехал в Брюнн. Лавка снова была открыта (теперь она принадлежала какому-то молодому человеку). Старого Шинагля отпустили из приюта для престарелых в Лейнце на один-единственный день: ему не хотелось, чтобы дочь увидела его там, в приюте, на месте его «позора». Старый парализованный Шинагль сидел в лавке, привалясь к стене возле открытой двери.

В лавке было темно; как кости скелета, белели выточенные из коралла курительные трубки. Лавка пробудила некоторые воспоминания и в душе у барона. Здесь он впервые увидел Мицци… Старый Шинагль был в состоянии лишь еле шевелить руками. Речь его тоже была беспомощна, он заикался, стонал — и вдруг громко, с неожиданной силой, высморкался. От смущения Тайтингер купил пять трубок. Дворничиха спросила, не принести ли табаку. Совсем смешавшись, он сказал:

— Да, пожалуйста, весьма благодарен!

Останется ли Мицци тут, вот о чем осведомился, запинаясь, старый Шинагль. Нет, решительно ответила Магдалена Кройцер. Это было уже давно оговорено. Мицци поживет покамест у нее, чтобы малость «восстановиться». В сумочке у Магдалены были отпечатанные типографским способом визитные карточки, она, порывшись, вытащила одну, протянула Тайтингеру и сказала:

— Не выбрасывайте, господин барон! Мы ждем вас завтра, в воскресенье, четвертый этаж налево, комната двадцать один, не забудьте, после обеда, в пять часов. Пожалуйста, не опаздывайте, господин барон!

На этом Тайтингер распрощался с дамами. Он поклонился, назвал кучеру адрес Магдалены Кройцер, загодя расплатился за обратную поездку и исчез в ближайшем переулке, где ему показалась сулящей приют и утешение терраса первого же попавшегося на глаза кафе.

Он не выкинул адрес, не забыл час, он сдержал слово — как всегда. С некоторой робостью очутился он в воскресенье перед дверью комнаты № 21, вдохнув смешанный запах кислой капусты, кошек и сохнущих пеленок и расслышав голоса, доносящиеся из всех комнат сразу: снизу, сверху, по соседству; он уже различил голос Мицци. Решительно дернув шнурок звонка, он сразу же оказался в комнате, где ему бросились в глаза красный плюш, зеленая скатерть, желтые, одинаково желтые вазы, торты, апельсины, кофейные чашки и огромная ромовая баба. За столом, в одинаковых белых летних платьях, как две сестры, сидели Лени и Мицци. Одна темноволосая, другая золотисто-белокурая. Тайтингер делал все, что они велели: ел ромовую бабу, пробовал варенье, пил кофе, а после — малиновую воду, курил сигары «Трабуко», хотя привык курить сигареты, слушал их речи, ничего не понимал, ни о чем не думал и в конце концов почувствовал изжогу. Собравшись с духом, он спросил, где находится туалет. Его провели на кухню, в какое-то непонятное помещение, где он удовольствовался тем, что вылил воду из жестяного кувшина в раковину, после чего вышел вон. И едва он, вернувшись в комнату, уселся на свое место, как в дверь позвонили — и вошло чудище, каких свет не видывал и не слыхивал. Оно могло сойти и за кучера, и за мясника, и за чучело огородное сразу. Это был Игнац Труммер, друг Магдалены Кройцер. Так он представился, и изо всего, что он произнес в следующую минуту, с быстротой, которая не вязалась ни с гигантскими размерами его тела, ни с громоподобным голосом, Тайтингер уловил только, что этот человек чувствует себя польщенным выпавшей на его долю честью. Труммер ел, пил, говорил, курил, пил, ел и говорил.

— За чем же дело стало? — спросил он наконец. — Не прокатиться ли нам?.. Да господи боже мой! — восклицал он то и дело — и тут же почему-то добавлял: — Ну тютелька в тютельку!

Это уже нельзя было назвать говором венских городских низов. Больше это походило на попытку медведя заговорить по-итальянски.

Конка оказалась переполнена, и Труммер, приговаривая «тютелька в тютельку», настоял на том, чтобы отправиться в Пратер пешком, — посмотреть «предприятие» (он имел в виду карусель). Тайтингер послушно вышагивал рядом с Игнацем, дамы шли впереди. Более или менее приноровившись к диалекту, Тайтингер начал кое-что понимать. Труммер знал свет, он в свое время служил кучером у графа Замборски. После смерти старика-графа он начал торговать лошадьми. Потом поступил неосмотрительно, попытавшись подсунуть военно-закупочной комиссии одну лошадь вместо другой, уже сговоренной, и нажил на этом, оказывая услугу одному приятелю, сплошные неприятности. Ну да господин барон знают, что точно такие же истории происходят в казначействе, и вот теперь он совладелец карусели, на пару с Магдаленой Кройцер, и это неплохой гешефт: сейчас вот можно по случаю, по дешевке, приобрести кабинет восковых фигур. А это уж вовсе нечто благородное, нечто музейное, прямо-таки высокое искусство…