Йозеф Рот - Сказка 1002-й ночи

Поезд прошел подъем, шлагбаум начал подниматься, медленно, будто с трудом, преодолевая невесомую ношу снега. «Я расскажу ему все», — решил Тайтингер в тот момент, когда сквозь снежную пелену разглядел два светящихся окна кабачка.

Зеновер уже сидел там, читая пестрые книжечки. Тайтингер увидел и узнал их с порога. Он невольно полез в карман, будто решив, что там, на столике у Зеновера, лежат именно его книжечки.

Но нет! Зеновер читал что-то другое.

— Ага, значит, и вы заразились, — шутливым тоном спросил Тайтингер. — Это те же, что у меня?

— Нет, господин барон, напротив. За короткое время, прошедшее после вашего возвращения, успели выйти еще две брошюрки. К сожалению!

— Дайте взглянуть, — сказал Тайтингер.

— Позже, господин барон, — возразил Зеновер. — Там нет ничего утешительного. Для вас!

Они пили феслауэр; как быстро изменился Зеновер! Еще сегодня после обеда он выглядел по-другому. И не штатское платье изменило его — он ведь был в том же самом коричневом костюме, что и днем. Зеновер был моложе ротмистра, но его жидкие белокурые волосы уже отливали серебром в свете большой круглой лампы, а ясный солдатский взгляд серых глаз исчез — остался в казарме, вместе с саблей, фуражкой и униформой. Печальные, озабоченные и испытующие глаза взирали сейчас на ротмистра. И этот взгляд оказался для Тайтингера трудно выносимым. Правда, он не решался назвать про себя этот взгляд «скучным». Он вообще не знал, в какой из своих разрядов зачислить Зеновера. Тот не вписывался ни в одну категорию — ни в «очаровательных», ни в «безразличных». О том, что заперто в душе у Зеновера, он знал столь же мало, как о содержимом запертых вагонов только что преградившего ему путь товарного поезда. И все-таки хорошо было сидеть с этим человеком, а все страшное, что он изрекал, звучало скорее утешением.

— Вы первый человек, — начал барон, — которому я могу наконец рассказать обо всей этой истории!

— Не стоит, господин барон, — возразил Зеновер. — Мне она уже известна. Она описана здесь, в этой книжечке, и доступна каждому, кто умеет читать. По имени вы не названы, но обрисованы точно.

Тайтингер побледнел. Он поднялся, снова сел, ухватился за воротник.

— Успокойтесь, господин барон, — посоветовал Зеновер. — Пока суд да дело, я скупил все книжки в местных табачных лавках. — И он вытащил из кармана толстую пачку брошюр. — Надо обдумать. Пока я не вижу выхода, этот Лазик в выражениях не стесняется. Он пишет, например: «высокое сводничество». Можно подумать, что высокопоставленные лица, в том числе и вы, господин барон, — просто сутенеры какие-то. Это ужасно!

Зеновер надолго умолк. Тайтингер торопливо, частыми мелкими глотками, пил вино. Ему было необходимо занять чем-нибудь хотя бы руки. Он хотел, было, что-то сказать, как-то отвлечься от содержания мерзких брошюрок. Но против своей воли выговорил ужасную фразу, беспрерывно звучавшую у него в мозгу:

— Я пропал, дорогой Зеновер.

Теперь ему больше не составляло труда выдерживать печальный взгляд Зеновера. Этот взгляд служил ему утешением, причем — единственным.

— «Пропал» — так вопрос не стоит, господин барон. Вы просто не знаете пропащих людей, пропащих по-настоящему. Мир, в котором вы обитаете, прошу прощения, это не тот мир, в котором можно стать по-настоящему пропащим человеком. Подлинный мир велик, и в нем совершенно иные возможности пропасть. Но еще ничто не пропало — в том числе и в том смысле, в котором вы это для себя формулируете. Вы всего лишь оказались в опасности. Этот журналист, безусловно, опасен, но он очень глуп. Его легко обезвредить. Эти брошюрки наверняка не попадут в высший свет. Что касается остальных читателей — это не имеет абсолютно никакого значения. Правда, существует опасность, что автор сам отправится к господам из высшего света, подобно тому, как он пришел к вам. Не думаю, что и другие дадут ему денег, но он на это наверняка надеется. И по праву может сослаться на вас,

— Что же мне делать, дорогой Зеновер?

Ротмистр походил сейчас на нашкодившего мальчишку. Он кусал губы. Он, потупив глаза, рассматривал собственные пальцы, словно стараясь определить, его ли это руки — или уже руки совершенно другого, пропащего, человека.

— Позвольте мне поговорить с Лазиком, — сказал Зеновер. — Завтра я попрошусь в трехдневный отпуск.

Ага, так-то лучше: тучи моментально рассеялись, и к Тайтингеру возвратилась былая веселость. Зеновер, этот умник, эта добрая душа, съездит, поговорит и все уладит. Уладит и другие дела тоже. Маленького Шинагля отошлют в Грац. В имении дела пойдут на поправку. Пилада продадут. Завтра, сразу же после занятий на плацу, он заскочит на почту: вероятно, там лежит письмо от Мицци из Каграна, до востребования. Теперь уже можно не бояться писем, подписей, короче говоря, всех этих ужасных событий и фактов, имеющих место за пределами круга, очерченного стенами казармы, казино, отеля «Империал» в Вене и границами высшего света. Тайтингер был отныне «самым серьезным образом» убежден в том, что со вчерашнего дня повзрослел на много лет, обогатился большим и горьким опытом и преодолел массу препятствий — и все благодаря Зеноверу. Вот тебе и выходец из гущи народной!