Йозеф Рот - Сказка 1002-й ночи

Нет! Не об этом хотелось сейчас думать шаху. Эти мысли неприятны, а значит, и вредны! Он прибыл в Европу, чтобы насладиться единственным и неповторимым, чтобы забыть разнообразие, чтобы похитить бережно хранимое, чтобы нарушить царящий здесь Закон, возможно, лишь раз, лишь один-единственный раз изведать сладострастие беззаконного обладания и вкусить от особого плода европейской, христианской, западной любви во всей ее изощренности. Когда начался бал — первым танцем была полька, — смятение августейших чувств стало полным. Он то и дело на мгновение закрывал свои большие красивые золотисто-карие и невинные, как у серны, глаза, стыдясь сквозящего в них, как он сам понимал, любопытства и любострастия. Ему нравились все. Однако не телесного обладания он сейчас возжаждал. Шах испытывал тоску по любви — вечную мужскую тоску по обожествлению, по божественности, по божеству, по богине, по одной-единственной. Ибо все радости, которые могли дать ему женщины, они ему уже дали. Ему не хватало только одного: страдания, одарить которым может лишь та, что становится одной-единственной.

Итак, он решил остановиться на одной и принялся выбирать. Постепенно он исключал, выбраковывал женщину за женщиной, чуть ли не всех в зале. То у той, то у этой он обнаруживал или предполагал более или менее скрытые изъяны. В конце концов он остановился на одной, на единственной, — это была графиня В. и ее знал весь свет.

Белокурая, яркая, молодая и наделенная свыше удивительными глазами, о которых можно было сказать, что в них смешались фиалки и незабудки, она вот уже три года, со времени своего первого бала, была для всех загляденьем; мужчины, правда, сколь вожделели ее, столь и почитали. Она принадлежала к тем юным особам, которые в давным-давно минувшие времена становились предметом почитания и поклонения, не имея, кроме красоты, никакой иной заслуги. Увидев лишь несколько ее легких движений, каждый чувствовал себя щедро одаренным ею и обязанным проникнуться, самое меньшее, благодарностью.

Она была поздним ребенком. Отца ее — на момент рождения дочери — можно было причислить к одряхлевшим слугам престола. Он жил уединенно, занимаясь лишь собственной коллекцией минералов, в своем поместье Пардиц в Моравии. Иногда он напрочь забывал про жену и дочь. В один из таких часов, когда он, только что получив довольно редкий малахит, присланный его другом из Боцена, совершенно забыл о семье, — в один из таких часов попросил доложить о себе не известный ему начальник отдела из Министерства финансов. То был граф В. Как сразу же заподозрил старик, интересовали графа не минералы, а дочь помещика. И старый господин фон Пардиц, привыкший рассматривать, самое меньшее, в карманную лупу даже самый обыкновенный кварц, лишь мельком в лорнет взглянул на молодого человека, пожелавшего взять в жены его дочь.

— Извольте! — сказал он не чинясь. — И будьте счастливы с Элен.

Мужа своего молодая женщина полюбила, хотя и храня отчасти сладостные, отчасти тягостные воспоминания об «очаровательном» бароне Тайтингере, «прикомандированном для особых поручений». В пору своего девичества она, отдавая должное несомненным и очевидным достоинствам барона — а тот даже разговаривал с таким изяществом, как будто не говорил, а танцевал, — находила его человеком настолько опасным, что, начиная с какого-то момента, стала в общении с ним ледяной и неприступной. Бедный Тайтингер, хоть у него и хватало фантазии вообразить, будто он влюблен страстно и безоглядно, соответствующими упорством и настойчивостью не обладал, по меньшей мере, такими, какие требовались в те дни для того, чтобы пылкие усилия любви увенчались тривиальным успехом. Кавалерист, прикомандированный для особых поручений, он был, к тому же, высокомерен и после того как, проведя с девицей час, получил у нее от ворот поворот, решил, что на означенной Элен свет клином не сошелся, а его собственная честь тоже кое-чего стоит, а может, и поболее того.

Итак, то был, как он сам себе внушил, «окончательной разрыв», и это заставило его в такой степени впасть в «меланхолию», что в один прекрасный день он решил предпринять пешую прогулку по Зиверингу. Чего ему было искать в этом самом Зиверинге? Место было даже хуже, чем «скучным», — оно было «пошлым». Однако через день превратилось в «очаровательное». Благодаря Мицци Шинагль.

К сожалению, дни, в которые разыгралась наша история, уже так далеки, что мы теперь не можем с уверенностью установить, был ли барон Тайтингер прав, полагая, будто Мицци Шинагль и графиня В. похожи, словно сестры-двойняшки.