Артем Гай - Всего одна жизнь

За плечами Петра около тридцати лет в хирургии, оперирует превосходно. Руки движутся ловко и экономно, берут все мягко. И при этом дрожат. Вначале я с недоверием смотрел на операции Петра, даже со страхом. Но удаление желудка в этих дрожащих руках продолжается всего час с небольшим. «Дай бог, чтобы мои так дрожали», — говорит Николай. Теперь и я себе желаю того же.

Оперируем до часу дня. Николай дает наркоз и похваляется:

— Это наркоз! Что вы скажете, Петр Васильич? — и потирает громадные, как сковородки, ладони.

— Молодец. Из тебя может выйти толк, особенно если продать ружье, — улыбается тот.

Николай страстный охотник и все свободное время уделяет охоте или охотничьему инвентарю. На худой конец — разговорам об охоте.

В коридоре меня встречает Муся:

— Целый час тебя ждет какой-то парень. Насчет Тани.

Парень тот самый, загорелый, сидит в нашем небольшом вестибюле на табуретке и разглядывает свою шапку.

— Вы ко мне?

— Да. Здравствуйте, доктор… — И смотрит на меня, как на факира.

Я не могу сдержать улыбки.

— Все в порядке. У нее перелом таза без смещения костей. Гематомы…

— Что это? — со страхом спрашивает он.

— Кровоизлияния.

— Опасно?

— Мы считаем, что все будет в порядке.

— Спасибо… Мне уже говорили утром… Я хотел узнать точнее. Потом еще дед ее с бабкой очень волнуются. Он сердечник, и ему не разрешают ходить. А тут… хотел ехать сюда. Не верит мне. Не знаю, что и делать… — И смотрит выжидательно и просительно.

— Как вас зовут?

— Игорь.

— Вы ее родственник? — задаю я ехидный вопрос.

Парень смущается:

— Нет… Мы живем рядом.

— Хорошо. Я зайду к ним. Скажите адрес.

Закончив все дела на отделении, отправляюсь к Таниному деду. Сегодня дежурит Муся, я спокоен за Таню. Не то что я не доверяю, к примеру, Николаю. Но когда он засыпает, его трудно добудиться — крепкий парень с крепким сном. Муся очень беспокойная, она всю ночь бродит по отделению.

Вечереет. Ветер гонит низкие облака, сечет редким твердым снегом.

Где-то совсем рядом Алтайские горы. Выходя из больницы, я всегда смотрю на них. Это вроде привета всем моим друзьям-альпинистам. Или привета от них… Но сегодня гор не видно. Они в снежной мгле, в тучах. За несколько дней земля скрылась под снегом. Говорят, снег сойдет теперь лишь в апреле. Следовательно, кучи строительного мусора, глины, песка, громадные лужи и топкие, как болота, улочки тоже скрылись до апреля.

Помню, как поразил меня вид города в день приезда. Через неделю после того, как простился с Невским, я мчался по главной улице, упирающейся одним концом в гору, а другим — в рудничный террикон. По сторонам проносились одинаковые, словно близнецы, двухэтажные дома с низкими палисадниками, мелькал лес столбов. За машиной вставала стена пыли. Два квартала асфальта — начало благоустройства, громадная лужа, через которую ПАЗ плывет, как «амфибия», и, наконец, шлакоблочный красавец в два этажа. Там, в трехкомнатной квартире Вани, Лоры и Муси, я поселился в ожидании отдельной комнаты. Такой уж народ хозяева: им скучно в малолюдье. Не один молодой специалист, вроде меня, прошел уже через эту квартиру, окрещенную, наверное по ассоциации с Вороньей слободкой, «Птичьей горой». Я привык к «Птичьей горе» и не тороплюсь, честно говоря, расставаться с нею.

Вот он, наш дом, с изумительной звукопроницаемостью и облупившейся штукатуркой, один из первых двухэтажных домов в городе. С сожалением оставляю его за спиной и углубляюсь в лабиринт улочек «частного сектора».

Отыскать дом Таниного деда оказывается делом более сложным, чем я себе это представлял. На Речных улицах (а их три!) все знают друг друга, вероятно, в лицо, и такая мелочь, как номера домов, не беспокоит жителей. Выслушав с десяток охрипших собак, все же нахожу нужный дом.

Дед Тани — Кирилл Савельевич — седой, худощавый, с большим добрым ртом. Бабушка — маленькая старушка, в туго затянутом темном платочке. Вначале они принимают меня за нового участкового врача. У Кирилла Савельевича тяжелая стенокардия. Ходит он очень мало, и только по комнате. Во всех углах небольшой горницы капсулы с нитроглицерином.

Я подробно рассказываю им о Тане. Говорю, что все страшное позади. Месяца через полтора срастутся кости, и будет она совершенно здорова. Старики слушают меня с жадностью. Лица их светлеют.

— Вы жизнь нам вернули, — говорит Кирилл Савельевич. — Прокофьевна, угости-ка Владимира Михалыча наливочкой.