Морли Каллаган - Любимая и потерянная

— Но, Пегги…

— Ой-ой-ой, какой обиженный телячий взгляд! Вы же знаете, что я права. Уходите.

— Пегги, — сказал он мягко, — возможно, вы разбираетесь в моих чувствах лучше, чем я сам. Я в этом деле пас. Я пришел сюда потому, что надеялся вас встретить. Я с удовольствием познакомился бы с вашими друзьями. Это мне поможет узнать вас.

— А зачем вам меня узнавать?

— Не знаю.

— Боже, как загадочно!

— Да и вообще, оба ваши приятеля показались мне симпатичными людьми. Ну перестаньте дуться, Пегги. Хотя бы расскажите мне о них.

Его смирение наконец ее смягчило.

— По-моему, у нас в Канаде нет лучшего трубача и лучшего руководителя оркестра, чем Ронни и Элтон. Элтон — из Нью-Йорка, Ронни — из Мемфиса. Оба они мои старые друзья. Во всяком случае, я их таковыми считаю.

— Да, мне тоже показалось, что вы похожи на старых друзей. С кем же вы раньше познакомились? С Уилсоном?

— Нет, с Уэгстаффом.

— Как это вышло?

— Все началось здесь, в этом клубе. Меня привел сюда Милтон Роджерс. Фотограф, приятель Фоли. В другой раз я пришла уже одна. Был летний вечер, уходить не хотелось, я засиделась допоздна, а когда вышла на улицу, увидела, что рядом со мной идет мистер Уэгстафф. Он сказал, что заметил меня еще в клубе. Мы пошли вместе, и, когда добрались до Дорчестер, он сказал, что с удовольствием поиграл бы сейчас в шары, и пригласил меня.

Теперь она улыбалась, а Макэлпин кивал, чтобы она рассказывала дальше. Он ясно представил себе, как она стоит на углу Дорчестер-стрит, а рядом с ней этот негр, который проводил ее и с которым они очень мило проболтали всю дорогу. Он видел выражение ее лица в тот миг, когда Уэгстафф предложил ей поиграть в шары. Девушка, конечно, понимала: ее спутник ждет, что она ему откажет просто потому, что он негр. Конечно, она оценила всю важность момента, улыбнулась и сказала, что пойдет.

— Ну вот мы отправились катать шары, — рассказывала Пегги, сияя. — Я играю неплохо, — добавила она. — А потом пошли ко мне и проговорили там, наверно, час или около того. Он весь светился такой нежностью… В жизни своей не встречала ничего похожего. И я подумала: это же чудо. Прошлись по улице, поиграли в шары, и в человеке проснулась вдруг такая удивительная нежность.

— Да, такие минуты прекрасны, — согласился он.

— Правда? — Ее глаза стали немного грустными.

Он не мог заставить себя поднять на нее взгляд. Не в силах заговорить от волнения, он сидел, потупив голову и упираясь локтями в стол. Он убеждал себя, что посещение Уэгстаффа было вполне невинным, что, проведя в комнате девушки этот час, он испытывал к ней только дружеский интерес, а не плотскую страсть, не первое волнение зарождающейся похоти. Возможно, ее искренность и простота тронули руководителя оркестра, так же как тронули они Фоли и самого Макэлпина. Как бы ему хотелось не сомневаться в невинном характере чувств самой девушки. С первой минуты знакомства с ней он жаждал обрести эту уверенность. Ведь лишь в этом случае он мог не сомневаться в причинах, заставляющих ее ценою любых жертв идти своим путем.

Но и это не смогло бы убедить его, что Уэгстафф, Уилсон и их коллеги способны удовольствоваться ее нежным, дружеским расположением и не захотят ничего большего. Ее немыслимое поведение, ее своеволие, неблагоразумие внушали ему страх, но он знал: вздумай он предостерегать ее, она воспримет это как тупую ограниченность человека, привыкшего к добропорядочному университетскому мирку.

— Ну вот, я все вам рассказала, — произнесла она небрежно, — и больше вас не задерживаю.

— Как это понять?

— Я говорю, теперь вы можете идти домой, Джим.

— Но мне хочется еще поболтать с вами.

— Как-нибудь в другой раз.

— А где?

— Ну хотя бы в кафе «Медвяная роса» на Доминион-сквер. Почти каждое утро в половине девятого я там завтракаю, — сухо проронила девушка, уверенная, что он ни за что не придет завтракать с ней в такой час.

— Тогда до встречи, Пегги.

Он встал.

— Пока, Джим. Спасибо за коктейль.

— Пока, — ответил он.

Выходя из зала, он покосился на Уэгстаффа, потом взглянул на трубача. Подняв вверх трубу и покачивая головой, Уилсон пристально глядел на него. Яркий свет, заливавший эстраду, выхватывал белки его глаз и розовые суставы пальцев. Он показался Макэлпину много повидавшим в своей жизни, объездившим многие города негром, знавшим многих белых женщин, посещающих негритянские кафе. Уж его-то чувства к Пегги едва ли ограничиваются одной нежностью. Этого самоуверенного негра не отвадишь, как отвадили его самого, отклонив головку в сторону, тем более если его рука уже лежит на ее груди. В душе у Макэлпина зашевелилась ненависть.