Морли Каллаган - Любимая и потерянная

— Извините меня, — сказал он.

— Забудем об этом, — ответила Пегги. — Ничего особенного не произошло.

— Да, конечно, — согласился он. — Но мне не хочется, чтобы вы думали…

— Что именно?

— Да нет, ничего. Я просто хотел сказать, что с уважением к вам отношусь. Вот и все.

— Джим, вы не такой уж скверный. Что же вам мешает стать совсем хорошим? Сейчас вы — со всячинкой, но добрые чувства порою берут верх, ведь правда?

Без малейшего усилия она сумела сделать так, что им снова стало хорошо и просто друг с другом.

— Жаль, что мы не были знакомы в детстве, — сказал он.

— Отчего?

— Мы бы, наверное, дружили.

— Не думаю. Мне кажется, вы были таким благонравным мальчиком, первым учеником. Я вряд ли бы вам понравилась. Куда там! Конечно, нет. Вы бы меня не одобряли.

— Почему же?

— А по той самой причине, по какой не одобряете сейчас.

— Разве я вас не одобряю, Пегги?

— Разумеется. Вы бы относились ко мне точно так же, как мой отец. Ему тоже не нравилась моя дружба с неграми.

— Так вы и в детстве с ними дружили?

— Конечно.

— Но каким же образом… — он растерялся. — Вы откуда родом?

— Из маленького городка в Онтарио, возле Джорджиан-Бей [3] Залив озера Гурон. .

— Там было много негров? Я что-то не знаю таких городков.

— Нет, всего одна семья. — Она чему-то улыбнулась, вспоминая. — У них было шестеро детей, и жили все они в таком нескладном трехэтажном доме, покрытом грубой штукатуркой. Он торчал на пустыре — узкий, высокий, с покатой крышей. Летом там не было тени, зимою лютовали ветры, а на стенах, там, где обвалилась штукатурка, чернели огромные дыры. К тому же он весь накренился наподобие пизанской башни, и мне всегда казалось, что сильный ветер его и вовсе опрокинет… Да, а мой отец был в этом городке священником методистской церкви.

— Понятно.

— Для вас что-то стало яснее?

— Нет-нет. Рассказывайте дальше, Пегги.

— Сейчас я понимаю, что в то время мой отец, несомненно, был искренним человеком. Но уже тогда было ясно, что он преуспеет в жизни — очень уж он красиво говорил. Та негритянская семья была в его приходе. С ребятишками я встречалась довольно часто: их мать ходила к нам стирать белье. Отец мой рано овдовел, и я почти не помню маму. Прачка всегда приводила с собой кого-то из своих детей, можно сказать, я выросла бок о бок с ними. От отца я никогда не слышала ни слова о цвете их кожи. Другие люди тоже ничего такого мне не говорили, ведь я была дочка священника. Насколько я припоминаю, жизнь этих детей представлялась мне тогда свободной и беспечной, хотя они и были очень бедны. Возможно, даже самая их бедность казалась мне привлекательной.

— Вы, наверно, были одиноки.

— Отец часто бывал занят, это верно. Но с нами жила экономка, некая миссис Мейсон.

— Которой поручили ваше воспитание?

— Мало ли что ей поручили. Я видеть не могла ее елейную физиономию.

— И пребывали в одиночестве?

— Пожалуй, в нашем доме и вправду было одиноко. Но я чувствовала себя счастливой.

— Мне кажется, вы не способны тосковать, даже в одиночестве.

— Это верно. Мне было двенадцать лет, когда произошел один запомнившийся мне случай. Как-то я совсем одна отправилась в лес по ягоды. Сперва я шла по пыльной дороге вдоль, берега залива, потом свернула в малинник и набрала полное ведерко. Выйдя на опушку, я присела отдохнуть и смотрела, как носятся по воде белые барашки. Я находилась примерно в миле от городка. Вдруг я увидела, что неподалеку от меня кто-то купается. Это был Джок, сын нашей прачки, мальчик лет тринадцати. Не знаю, право, как он умудрился заполучить это шотландское имя… Я хотела его окликнуть, но он уже вылез на берег. Я никогда в жизни не видела ничего более прекрасного, чем это коричневое мальчишеское тело под яркими лучами солнца. Я прежде не знала, как мучительна порой бывает красота. Он надел свой потертый голубой комбинезон, нахлобучил на голову измятую соломенную шляпу с обвисшими полями и босиком зашагал по пляжу. Джок всегда ходил босиком. Я закричала: «Джок!» Он обернулся и подождал меня. Когда я с ним поравнялась, Джок взял тяжелое ведерко с малиной, и мы вместе направились к городу. Мы шли по пыльной, посыпанной галькой дороге, и мне казалось, со мной рядом идет брат… Потом уже у самого нашего дома Джок сказал мне, что у них сегодня празднуют день рождения его сестренки Софи, и позвал меня.

Это был первый в моей жизни по-настоящему веселый день рождения. Меня всегда приглашали на детские праздники в «хорошие дома», так как я была дочкой священника, но не помню, чтобы хоть на одном из них я веселилась от души. Здесь, у Джонсонов, в их грубо оштукатуренном ветхом доме не было роскошной мебели, у них вообще не было ни одной мало-мальски приличной вещи, которую было бы жалко испортить. И мы гонялись друг за дружкой, радостно визжа, громко пели песни, а толстая миссис Джонсон только покрикивала иногда: «Эй, потише там, а то носы поразбиваете!»