Николай Климонтович - Только остров

И тут на Мишу, сменив тоску, накатило веселое возбуждение. «К бою готов?» – сказал врач. И Мише пришло в голову, что само это бритье живота перед операцией – ритуально, как рыцарская инициация, как обряд посвящения перед сражением, как удар меча по плечу , плоской стороной . И теперь он сможет называть свой меч по имени, например, Бальмунг. Да не только меч, но и прочие части вооружения и туалета.

Сестра отвела Мишу в процедурную, и Миша распаковал принесенный Верочкой набор: крем и пластмассовый скребок. Брить предстояло грудь и живот – как будто перед тем, как надеть кольчугу , – и Мише нравилась эта игра, когда спутанная в пене шерсть стала слезать клоками и исчезать в раковине… Впрочем, волос на его теле было немного.

Когда он закончил, сестра приняла работу и даже похвалила. «А теперь сделаем клизмочку…» И когда внутренние полости Миши наполнились холодной водой и терпеть стало невмочь, велела вставать с сырой липнущей клеенки, на которой он лежал голым бритым животом. «Если кто будет занимать очко, столкни, скажи – из процедурной…» Это уж и вовсе напоминало боевые действия. К Мишиному везению, оба очка были на сей раз свободны.

Подготовка к бою занимала дня три, и всякий день Мише после клизмы ставили градусник. Температура держалась около тридцати восьми, и Миша по-воровски ее сбивал. Наверное, это было мальчишеством, но в тот день тоски, которой он так мужественно и так долго здесь сопротивлялся, он понял, что больше всего на свете он хочет домой . Больше даже, чем поправиться , если вообще применимо это слово к его ситуации – впрочем, этимологически это было верно. Он вспоминал как-то слышанную в курилке горькую остроту: «Да что там до пенсии, здесь до смерти дожить бы…» И, засыпая, думал о том, а где, собственно, его дом? Квартира родителей, которая теперь была пуста; их с Верочкой квартира, в которой, по сути дела, он никогда не был хозяином; дедова дача с уличными удобствами , плохо приспособленная для жилья? Или все-таки Остров с розами и готическим собором, где на домиках висят веночки – отпугивать нечисть? Или у Ледяной Женщины, Снежной Девы, которая обитает где-то там, на севере, за метелью, в ледяном дворце?..

Когда за ним пришли, то первым делом скомандовали обмотать ноги эластичным бинтом – чтобы не натирали доспехи , решил Миша, – потом сделали какой-то укол, отчего Мишу сразу окутал сладкий дурман, а там велели раздеться догола. Конечно же, это тоже было непременной частью обряда. Каталку подали прямо к дверям палаты, и голый Миша, не стыдясь своей наготы, взгромоздился на нее, его закрыли простыней, только горбатый нос смотрел вверх, и покатили через все отделение. И он чувствовал на себе взгляды его товарищей по несчастью: и жалостливые, и любопытные, ведь они не могли определить с первого взгляда, живое или мертвое, беспомощное и нагое, везут тело. Но он помахал всем рукой, мол, жив еще, мало того – он отправлялся на сражение, но кто знает – не станет ли оно для него последним… Это было последнее его воспоминание, если не считать вида низких раскаленных ламп над самым лицом, потому что в операционной ему сразу же дали наркоз.

Он очнулся на неудобной, очень высокой кровати, и рядом с ним сидела очень ласковая молодая женщина, которая весьма обрадовалась его пробуждению. Было холодно. Палата реанимации была уж совсем больничная, строгая, никакого киселя на подоконнике. «Всего-то три часа , – сказала женщина и радостно улыбнулась, будто с чем-то Мишу поздравляла. Миша подумал, что не знает: три часа ночи или три часа дня. – Обычно дольше оперируют , – продолжала женщина, – вот был у нас больной – восемь часов длилось, такой тяжелый…» Но Миша уже не слышал ее, потому что опять заснул.

Он не представлял себе, какой сегодня день недели. И сколько времени прошло после операции. Он правой рукой нащупал под простыней свежий шов, который начинался почти от груди и шел вниз, налево, кончаясь под животом. Шов на ощупь был очень мягким и едва уловимо ныл. Он подумал, где же Верочка ? Но спросить было не у кого. Но зато понял, что его разбудило. В этой, новой палате, рядом с ним, через узкий проход, лежал так же, как и он, укутанный простыней человек и кричал петухом.

Миша не без страха пригляделся, рассмотрел в сумраке лишь синее небритое лицо. Потом сосед начал блевать, прямо на себя. Вошла медсестра, но не та, ласковая, другая, и легко укатила кровать соседа. А Мише бросила: «Температуру мерить…» Но градусника не дала.